Кот и полицейский. Избранное - [26]

«Эх, подшибить бы одного камнем, – думал он, – насадить на палочку да изжарить…»

Он вспомнил, как пахнет сало сурка, но это воспоминание не вызвало у него тошноты. Его мучил голод, и сейчас он готов был есть даже сало сурка – все, что только можно жевать. Уже целую неделю слонялся он по чужим домам, заходил в хижины пастухов, выпрашивая кусок черного хлеба, чашку кислого молока.

– Самим не хватает. Вон хоть шаром покати, – отвечали ему и указывали на голые закопченные стены, украшенные только заплетенными в косу связками чеснока.

Перевал показался гораздо раньше, чем он ожидал. Он даже вздрогнул от удивления и страха, он никак не думал, что перевал зарос цветущими рододендронами. Он надеялся увидеть голую седловину, на которой, прежде чем сделать хоть шаг вперед, легко можно осмотреть каждый камень, каждый куст. И вот он стоит по колено в море рододендронов, однообразном, непроницаемом море, из которого лишь кое-где выступают серые горбы камней.

А внизу – мины. «Никто толком не знает, – сказал старик. – В той стороне все скрозь заминировано», – и покрутил в воздухе рукой.

Человеку в галифе казалось, что тень от этой растопыренной руки легла на заросли рододендронов, вытянулась вперед и покрыла все расстилавшееся перед ним пространство. Он решил идти извилистой ложбиной, тянувшейся параллельно долине. Идти по ней было неудобно, значит неудобно было и расставлять там мины. Выше по склону заросли рододендронов редели, и оттуда доносился свист сурков, однообразный и непрерывный, словно солнечный зной, паливший в затылок.

«Там, где сурки, наверняка не заминировано», – подумал он и двинулся вверх по склону.

Но он рассудил неверно. Обычно ставят противопехотные мины, а сурок весит слишком мало для того, чтобы сработал взрыватель. Человек вдруг вспомнил об этом и испугался.

– Противопехотные, – прошептал он. – Против пехоты, против того, кто идет пешком.

От этих слов его бросило в дрожь. Ведь если минируют перевал, то уж для того, чтобы сделать его совершенно непроходимым; нужно вернуться назад, хорошенько порасспросить местных жителей и попытаться пройти другой дорогой.

Он повернулся, чтобы идти назад. Но куда он ступал, направляясь сюда? Вокруг простиралось непроницаемое море рододендронов, на его поверхности не сохранилось никаких следов того пути, по которому он шел. Может быть, он забрался уже на середину минного поля, каждый шаг грозит ему гибелью, тогда стоит идти дальше.

«Будь проклята эта земля, – подумал он. – Будь она проклята во веки веков!»

Эх, если бы у него была собака, большая, тяжелая, как человек, он пустил бы ее вперед. Ему даже захотелось поцокать языком, как это делают, когда посылают собаку по следу.

«Придется, как видно, самому быть собакой», – подумал он.

А нельзя ли обойтись обыкновенным камнем? Вот как раз рядом лежит подходящий – и достаточно большой и не слишком тяжелый, вполне можно поднять. Он схватил его обеими руками и швырнул перед собой, стараясь забросить как можно дальше вверх по склону. Камень упал недалеко и покатился назад чуть ли не к самым его ногам. Да, оставалось только вот так испытывать судьбу.

Он поднялся уже довольно высоко и шел теперь по ненадежным, шатким камням. Сурки, заслышав приближение человека, подняли тревогу. Их резкий писк пронизывал воздух, словно шипы кактуса.

Но теперь человек в галифе и не помышлял об охоте. Он заметил, что долина, вначале довольно широкая, постепенно становилась все уже и уже и теперь превратилась в узкое скалистое ущелье, заросшее кустарником. И тут он понял: минное поле может быть только здесь, потому что лишь в этом месте небольшое количество мин, положенных на определенном расстоянии друг от друга, могло совершенно перекрыть проход через перевал. Но это открытие не испугало его, напротив, им овладело какое-то странное спокойствие. Так, значит, теперь он находится на самой середине минного поля, это ясно. Теперь у него только один выход: подниматься все дальше, идти наудачу, как придется. Если ему суждено умереть сегодня, он умрет, если нет – он проскользнет между минами и спасется.

Это рассуждение казалось ему не очень убедительным: он не верил в судьбу. Конечно же, если он делал шаг вперед, то только потому, что ему больше ничего не оставалось, потому, что движение его мускулов, весь ход его мыслей толкали его сделать этот шаг. Но была минута, когда он мог выбирать, куда сделать следующий шаг, когда мыслями его овладела неуверенность и мускулы напряглись без всякой цели. Потом он решил больше не думать, предоставить ногам полную свободу ступать, куда придется, на первый попавшийся камень. И все же не переставал сомневаться: а вдруг это его воля по-прежнему выбирает, повернуть ли направо или налево, наступить ли на этот камень или на соседний?

Он остановился. От голода и страха им овладело какое-то томление, от которого он никак не мог избавиться. Он порылся в карманах и вытащил зеркальце – подарок одной женщины. Может быть, именно этого ему и хотелось – взглянуть на себя в зеркало? Из мутного квадратика стекла на него глянул один глаз – распухший и красный. Потом появилась запыленная, покрытая щетиной щека, потом пересохшие, потрескавшиеся губы, десны, красные, гораздо краснее губ, зубы… Но человеку в галифе хотелось посмотреться в большое зеркало, увидеть себя с ног до головы. А так, видеть то глаз, то ухо… Этого ему было мало.