Кот Барбосный. Весёлые рассказы - [7]

Когда мне становилось совсем грустно, я представляла себе Энгельсину на лыжах или на велосипеде, и тут же мне становилось смешно.

Я и до сих пор иногда так делаю.

Она всё время заставляла меня делать уроки. А потом проверяла. И если находила хоть одну помарку, заставляла переписывать. Всё время наводила везде порядок, и от этого порядка никогда ничего нигде нельзя было найти. Всё куда-то девалось, то, что раньше удобно лежало на глазах и под рукой.

Ещё она делала моей маме замечания:

– Как вы можете так жить, Аллочка? Вот я во многих культурных домах бываю, так у людей всё по полочкам разложено, а у вас в этом ящике просто милиционер с лошадью потеряется…

И я видела, что маме это очень неприятно.

А ящик-то – с молотками и гвоздями, мы туда по сто лет не заглядываем: ну зачем нам с мамой гвозди и молотки?

Тайком Энгельсина душилась мамиными духами. А мама думала, что это мы с девчонками тратим её дорогостоящие французские духи… Обидно и несправедливо!

К тому же Энгельсина всё время рассказывала мне про какую-то неведомую девочку, которая была отличницей, умницей, красавицей, хорошо ела, всё, что ни дадут, слушалась старших, и все её обожали. Кончались эти истории всегда одинаково:

– Когда её хоронили, вся Одесса плакала…

Каждый раз выходило по-разному: то эту хорошую девочку переезжал трамвай, то она случайно глотала иголку, то заболевала непонятной болезнью…

На этом месте Энгельсина тоже начинала плакать, как вся Одесса, и от этого на душе у меня становилось тяжело и противно.

В общем, эта тётя здорово отравляла мою жизнь.

Однажды я совсем разозлилась и подумала: «Надоела до чего, Энгельсинище свиноподобное, забирай свой колбасный нос и уходи отсюда, чтобы ноги твоей слоновой не было в нашем доме…»

И она тут же сказала:

– Не груби мне!

Я испугалась, что она, наверное, колдунья и читает мысли.

Теперь-то я понимаю, что она просто привыкла мучить детей и прекрасно догадывалась, что они про неё тайком думают.

Надо что-то такое придумать, что-то сделать, чтобы она к нам больше не приходила… Но что? Надо, чтобы каждый раз, когда она к нам приходит, у неё случалась какая-нибудь неприятность.

Сначала я хотела спрятать что-нибудь из её вещей. Например, зонтик. «Где мой зонтик? – примется искать Энгельсина. – Что это за ужасная некультурная квартира, где всё пропадает! Больше не приду!» – рассердится она. Но потом я сообразила, что мама даст ей другой зонтик или что она просто останется у нас жить, пока не пройдут дожди.

Тогда я решила, что надо каждый день делать какую-нибудь маленькую гадость: срезать пуговицу с её пальто, прятать перчатку. Подложить ей в ботинок что-нибудь мокрое и противное. А в карман подсыпать что-нибудь неприличное. Или даже наоборот: мокрое – в карман, а неприличное – в ботинок… Можно, конечно, наврать маме что-нибудь про Энгельсину. Например, что она подговаривает меня взорвать Мавзолей или выйти из пионеров.

Нет, наврать, что Энгельсина подговаривает меня против правительства, – не годится… Мама не поверит. Ведь Энгельсина, наоборот, обожает всё наше, советско-союзное, громко слушает по радио песни про партию и подпевает, а если я плохо ем, рассказывает мне про каких-то голодных африканских детей…

А как-то раз строго выговаривала маме за то, что у меня есть заграничная джинсовая юбка…

И вообще, не надо, чтобы мама Энгельсину увольняла. Надо, чтобы Энгельсина сама от меня отказалась.

Но как?!

Давным-давно, ещё в детском саду, у меня были друзья, двойняшки Паша и Егор. Потом их мама, тётя Рая, увезла их в Америку навсегда-навсегда. Оттуда они присылали мне красивые открытки и с каждым разом всё хуже и хуже писали русскими буквами.

Я решила написать двойняшкам настоящее длинное письмо. Почему-то мне казалось, что Энгельсине это очень не понравится.

– Здравствуйте, тётя Рая, Паша и Егор! – громко говорила я, выводя крупные буквы на клетчатом листке из тетрадки по математике. – Как вы поживаете? Мы живём хорошо. Только у нас совсем нет жвачки и джинсов. Пришлите, пожалуйста, побольше. А если не можете прислать, то мы сами к вам приедем и купим. Очень хочется посмотреть, как там, в Америке…

Сначала Энгельсина просто поджала губы. Потом стала стыдить меня, что я попрошайничаю жвачку и джинсы, пишу письма предателям родины, в ужасную страну, полную капиталистов и врагов. Потом принялась потирать руки и говорить, что вот сейчас придёт моя мама, и тут уж я узнаю, почём фунт лиха.

– Полюбуйтесь-ка, Аллочка, что она тут творит! – едва мама вошла в квартиру, подплыла к ней Энгельсина. – Это ж надо!

Она сложила руки на животе и стала ждать, что мама сейчас разорвёт меня на куски.

Мама взглянула на письмо и сказала:

– Напиши ещё, чтобы передали привет дяде Игорю и Наташе, а то они что-то давно не пишут, я даже волнуюсь… И Соне с Полей и Ниночкой. Да, и Абраму Семёновичу с Марьей Петровной, как они там, интересно?..

Энгельсина быстро и глубоко вздохнула. Или это она просто громко ахнула?

– Что-то многовато у вас друзей в этой Америке, Аллочка, – заметила она.

– Да, Энгельсиночка, – согласилась мама. – Почти все уехали. Просто чаю не с кем попить…