Костяной браслет - [3]
— Она тоже была высокой?
— Твоя мать?
Сольвейг кивнула и подумала: ты всегда знаешь, о чем мои мысли.
Хальфдан опустил взгляд и медленно проговорил:
— Да. Очень высокой. Неудивительно, что и ты такая.
— А волосы у нее были золотистые?
— Ты сама знаешь.
— Да, знаю. Но когда ты говоришь о ней, она для меня оживает.
— Сири… В ней было столько жизни.
— Для меня она еще жива… — Сольвейг помедлила в нерешительности. — Мне нравится, как ты произносишь ее имя.
Хальфдан положил в рот сливу, высосал сок и выплюнул косточку.
— Я рассказывал тебе о том, как спасся Харальд и как я повел его на восток через горы. Миля за милей. Я хромал, а Харальда, чтобы у него не выпали кишки, обвязали широким полотнищем.
Сольвейг заговорила снова:
— Когда вы собирались уходить, Харальд взял меня за руки и крутил, пока у меня не закружилась голова. «Твой искалеченный отец все еще стоит двоих здоровых. Помни об этом», — произнес он.
— Вот прямо так и сказал? — спросил, осклабившись, Хальфдан.
Сольвейг склонила голову набок; ее глаза засияли.
Отец продолжил:
— На третий день Харальд приказал мне поворачивать обратно, ибо пришло время возвращаться домой. Вот как он сказал: «Нет ничего важнее крепкой дружбы. И, клянусь Тором, ты и так уже ушел дальше, чем нужно. Но в конце концов, Хальфдан, каждому придется бороться в одиночку». Затем он порылся в своем плаще и вытащил оттуда помятый сверток из хлопка… — Хальфдан помолчал, а затем потянулся за своей сумкой. — Вроде вот этого, — закончил он и отдал Сольвейг комок ткани.
Та широко раскрыла глаза.
— Развяжи его, — приказал воин.
Сольвейг так и сделала, и сразу же заметила внутри сияние золота. Но вот ее взору открылась вся брошь целиком, и у девушки захватило дух.
Длиной украшение было с ее мизинец, а в высоту — примерно как расстояние от большого сустава до кончика пальца. На нем было высечено изображение лодки с прямоугольным парусом — форма броши повторяла очертания судна. В лодке, обращенные лицами в одну и ту же сторону, сидели двое. Один из них — тот, что впереди, — точно был мужчиной, смертным или божеством, но второй, поменьше ростом… Он расположился на корме и протягивал вперед обе руки. Сольвейг не могла сказать наверняка, мужчина это или женщина. Водную гладь разрывало тело огромного змея, который выгибался над лодкой и снова погружался в пучину. Он кусал себя за хвост. Сольвейг внимательно его осмотрела. Змей был куда больше медянки (на этих малюток она порой наталкивалась на склонах холмов).
— Наверно, эту брошь носил король, — проговорила она. — Она такая тяжелая.
Хальфдан перевернул украшение на ее ладони:
— На обратной стороне Харальд вырезал две пары рун:
— Ты не показывал мне раньше эту брошь, — с упреком промолвила Сольвейг. — И даже не упоминал о ней.
— Я не рассказывал о ней ни одной живой душе, — ответствовал отец. — Ты — первый и единственный человек, кому говорю.
— А где ты ее хранишь?
Хальфдан сощурил глаза и улыбнулся:
— Она мне дорога, как собственная жизнь. Эта брошь стоит больше, чем весь наш дом и скот.
— И Харальд подарил ее тебе! — Глаза Сольвейг в изумлении расширились.
— Еще он сказал, что поплывет в Киев, потому что Ярослав, князь русов, приютил короля Олафа и, несомненно, даст убежище и ему самому. «А затем, — поведал он мне, — может, я поплыву на юг и доберусь до самого золотого города, Миклагарда. Там, пожалуй, присоединюсь к варяжским наемникам, к этой армии викингов на службе у императора. Но в одном, Хальфдан, можешь быть уверен: я пошлю за тобой. Да, придет время, и я пошлю за тобой». Я пообещал ему, что откликнусь на зов… Сольва, о Сольва моя, слова Харальда Сигурдссона еще звучат в моих ушах, те самые слова, что он пел перед тем, как нам обняться и ему уйти на восток, а мне на запад:
— Ты поклялся. Ты поклялся ему, — повторила Сольвейг. Хальфдан кивнул. — Разрешишь мне пойти с тобой?
Ее отец улыбнулся:
— Но ты уже на выданье. Если я возьму тебя с собой, что же получится тогда? Твои юные годы пропадут зря.
Сольвейг нахмурилась:
— Да-да, надо выйти замуж и стать матерью. Но я не хочу ни за кого из здешних… Особенно если выйти замуж — значит стать похожей на Асту.
— Ну что ты, Сольва, — мягко пожурил ее отец.
— Ни за кого, — повторила она. — Ни за какого из парней с фьорда. Я лучше поплыву с тобой. Поклянись, что возьмешь меня!
Хальфдан печально взглянул на дочь:
— Поклянусь в сердце своем.
Губы Сольвейг растянулись в грустной улыбке.
— Я клянусь, Сольва.
— Твое сердце клянется, что ты возьмешь меня, — сказала дочь Харальда отцу своему. — Но твои глаза говорят иное.
2
Земля повернулась.
Первый день сентября. Уже почти осень. И почти закат. Сольвейг уже и забыла, как по душе ей было это межвременье; а затем — безотчетно, как животное, — она вспомнила.
— А почему бы тебе не поспать снаружи? — предложил отец. — Ты всегда выбираешься под звезды, когда подступает осень.
