В лесах горели костры. И лес изменился, стал совершенно другим. Вернее, он оставался прежним, но одновременно был первобытным дремучим лесом, древней тайгой, по которой бродили саблезубые тигры и мамонты трубным гласом сотрясали предутренний воздух. И там горели костры.
У костров сидели люди. Одетые в тяжелые шкуры, с каменными топорами на коленях. Красные блики пламени лежали на их волосатых лицах, обращенных туда, где высоко над землей поднималось белое здание Станции. В их глазах была не тревога. Другое, новое чувство.
А немного поодаль по вольной бурливой воде плыли на север казацкие струги под белыми парусами в манящую неизвестность. Казаки гребли, пели песни и одобрительно усмехались, глядя туда, где в ночи вдруг вспыхнуло невиданное доселе сияние.
И уже совсем в другом месте геологи XX века устало смотрели на странный свет, разлитый над горизонтом. А по чистому небу полуночи проносились диковинные летательные аппараты, и прекрасные дети грядущего невесомыми мотыльками стремились к призрачному сиянию, исходившему от работающей Станции.
Так было всюду, по всей территории необъятного края. Станция заработала, и концентрированный поток энергии изменил свойства пространства, сломал время, соединил будущее и прошлое. И люди этой земли — нефтяники и лесорубы, сплавщики и золотоискатели, водители поездов и автомобилей, землепроходцы, охотники, строители — со всех сторон и из всех эпох одобрительно смотрели на дело рук своих потомков, предков и современников.
Потом видение померкло, растаяло, растворилось. Егоров снова лежал на земле, рядом стоял на коленях Бутов, их окружали ночь и тайга, а издалека несся многоголосый ликующий крик.
— Все, пустили вашу Станцию, — сказал Бутов.
Вверху шелестел ветер.
