Костры Сентегира - [53]

— Даю вводную, — торопливо проговорила Карди, садясь верхом на унитаз и поправляя чулки. — Белоснежка и Алоцветик — это тебе не братья Гримм. Первое и вообще моё прозвище — после тюрьмы я долго не умела покрываться румянцем. Смотри «Графа Монтекристо», хотя и враньё. Алым или Красным Цветком Нойи прозвали в честь лихого героя книжицы баронессы Орчи: такой был дамский роман былых времен, так себе недурной, кстати. Хотя «ятранда» и вообще имя розы. Помнишь, что названые братья своими именами отчасти обмениваются? Вот, и не вздумай при нём или ком еще третьем ошибиться. Заветное. Метки между бровей раньше не было: того же рода, что и мой шрам на щеке или под левой ключицей — на добрую память. Что, второго не видел? А я вообще-то и не показывала. Это же не всегда проявляется.

Неохотно и торопливо:

— Чтобы тебе о таком не спрашивать. Это его Волк из «Кондора» припечатал. Не своей рукой, но кто-то из Волчьих стратенов. Говорили позже, что жизнь своего домана хотели защитить, но сам Волк до таких откровений не снисходил: из-за меня — я и отвечаю перед всем светом. О том, как побратимы у нас в Динане клянутся, — знаешь? Никого превыше не ставить. И уж не одними крестами обмениваются…

— Браты, долго вам еще фанабериться? — крикнул Нойи. — Кофе поспел. Со сладкими витушками, между прочим. Изюм, корица, имбирь и ореховая пудра.

— Откуда ты такое выкопал? — добродушно сказала Карди. — Отродясь за тобой кулинарных способностей не водилось.

Судя по вкусу и структуре, и нынче не завелось, подумал Сорди, но придержал язык. Очевидно, чтобы не откусить по нечаянности: размочить сии твёрдые структуры во рту удалось лишь благодаря огневому кофе, впрочем, куда более душистому, чем можно было ожидать.

— Братец, — произнесла Карди, когда они, справившись с уроком, перешли в кабинет — книжные шкафы, необъятные кресла — и отдыхали там в дыму хозяйского табака. — Я ведь здесь не просто так на море погоды жду. Мне надо моему Сорди дать пару-тройку настоящих уроков острой стали.

— А в чем вопрос? Я тебе сходу мэтров этого дела назову. Да и ты, с твоим громким именем…

— Уметь самой — не значит суметь передать выучку. Взять профи — время поджимает. И дорого. Ты бы не смог?

— Шутишь? Я ж перед тобой всегда был что клуша перед бойцовым петухом.

— Не преувеличивай. Мне, кстати, не каталог приёмов в него вкладывать — прима, терция, кварта, туше. Приёмами он вчерне овладел.

— Но то, что стоит за любым мастерством… Помню, как же, Как одного маэстро чайных церемоний обучили одному-единственному и последнему в жизни удару — и одним непреклонным видом обратил противника в бегство. Самурайский эпос.

— Именно. Вот такое мне от тебя и нужно. Рапира, шпага, сабля, двуручник и ятаган — орудия разные, суть одна. Истинный фехтовальщик ухватывает суть, корень и ствол любого из искусств и должен быть готов отразить всякое нападение.

Нойи задумчиво посасывал чубук:

— Ты права. Такое я бы смог. Во мне нет твоей жалости.

— Белый, это на грани оскорбления. Не будь ты тобой…

— Имею в виду — жалости к твоему Сорди. Он для тебя как дар Пути и единственное, что нужно беречь. Рука не поднимется. Извинение принято?

— Принято, — она усмехнулась. — Так я вас оставляю?

— Годи, чо ж так скоро? Бачь, он еще и сам не захочет.

— Попробовал бы у меня не захотеть. Но говорить — поговорю. Ты отойди пока, ладно? И не влезай в беседу, как час назад.

Когда Нойи вышел из кабинета, Кардинена спросила:

— Есть такое, что осталось для тебя неясным? Имей в виду, расстаёмся на несколько дней, если вообще не навсегда.

— Ты не удивишься? Языка этого я не понимаю. Украинский вроде.

— Это в тебе автопереводчик заработал. Побратим иногда на говор своего детства сбивается, а ты такого вовсе не проходил, хотя и специалист языков.

— Что со мной будет: опасное?

— Думала, ты похрабрее.

— Какой уж есть. С широко закрытыми глазами в объятия твоего братца не стремлюсь.

— О, это похвально.

Кардинена помедлила, размышляя, и, наконец, прибавила:

— Вся штука в том, что пограничная ситуация может проявить в человеке силы, способности и знания, о которых не подозревает ни он, ни все прочие. В земле Динан такое закрепляется на всю дальнейшую жизнь. А остальное пусть будет для тебя неожиданностью. Иначе не подействует. Так что прощай покуда — и помни обо мне.

XIII

— Ну вот, раз уж тебя выдали мне на подержание, — сказал Нойи, едва проводив гостью, — давай для начала уберёмся в зале. Дубину в футляре повесь пока вон на тот гвоздик. Возьми под ним мешок из рядна и грузи всё подряд, что на полу. А потом тащи на задворки — там такой ларь, вроде помойного, но куда как почище. Дамочки сами разберутся.

С томным видом раскинулся на кушетке, что выглядывала из груд изящного тряпья, как вершина айсберга из паковых льдов, и показал мундштуком вынутой изо рта носогрейки:

— Начни вон с того угла, там самые древние наслоения. Эх, тяжкая доля — быть Казановой!

Никакого хохляцкого акцента не было слышно и в помине: должно быть, в нас произошла взаимная аккомодация, решил Сорди.

— Как бы чего лишнего не выкинуть, — произнёс он вслух.

— А тут всё лишнее. Только наслоилось попусту, — хозяин сделал прежний широкий жест. — Играешь роль закваски в здешнем крутом тесте — вот и образуются всякие побочные продукты. Сувенирчики там, амулетики, гостинцы, прочие знаки интимного внимания.