Костры на башнях - [101]

Больше никто не появлялся. Издали доносились выстрелы, но все реже и реже. Виктор поднялся. На лбу выступил пот: лежал на снегу и вспотел — такое и представить нельзя. Но, выходит, что и такое может случиться. Он покосился на распростертые на снегу трупы егерей, перевернул одного из них, того, кто был покрупнее, и с облегчением вздохнул — нет, не Карл. Иной раз даже во время боя он невольно прекращал стрелять, опасаясь, что подстрелит Карстена, а потом спохватывался и ругал себя: так не годится.

Соколов побрел к Хачури, который с несколькими бойцами сменял позицию — и в этом месте прорваться немцам не удалось.

— Снова отбили атаку. Какую уже по счету! — Аккуратный Хачури зарос черной, с проседью, бородой, если бы не военная форма, вполне сошел бы за местного горца.

— На этот раз, думаю, они выдохлись окончательно. — Виктор указал на небо.

Надвигалась черная туча, ее густые космы обволакивали белоснежную вершину.

Из-за бурана боевые действия прекратились. Бойцы вернулись в село.

Соколов едва держался на ногах, только не мог определить, от чего больше обессилел: то ли от долгого и утомительного похода, который на протяжении трех суток держал его в постоянном напряжении, то ли от тяжкого, затянувшегося боя, а может быть, от всего, вместе взятого. Он устало переступил порог здания сельсовета, сел на первый попавшийся стул и, прислонившись плечом к стене, тут же вздремнул.

Появился Тариэл, тот самый подросток, которого однажды посылали к бойцам парламентером. Будить Соколова он не решился, вот и ждал, когда капитан откроет глаза.

— Ты что такой сердитый? — спросил его Хачури, когда вошел в помещение.

— Дедушка Мишо срочно зовет командира. Очень важно.

— Вот как.

Хачури постоял над Виктором, поколебался — стоит ли будить вконец измученного человека, но, помедлив недолго, опустил руку ему на плечо.

— Тебя срочно хочет видеть старик Мишо, — сказал ротный, когда Соколов открыл глаза. — Гонца прислал. Дело, говорит, очень важное.

— Ты выяснил, что я тебя просил? — спросил Виктор, вяло вставая. — Мать уже отправилась?

— Да. Вместе с тяжелоранеными.

Капитан постоял, все еще не в силах окончательно пробудиться.

— Если что — позови.

Сказал и ушел.

Старика Мишо Виктор встретил у него во дворе. Рука горца была перевязана: он принимал участие в обороне села, охранял с односельчанами подступы к нему с левого фланга, и был легко ранен. Елизавета Христофоровна сделала ему перевязку, одну из последних уже здесь, в горах, перед тем как отправиться во Владикавказ на самолете.

— И я на старости лет хожу вот с перевязанной рукой, — сказал Мишо, увидев Соколова. — Решил помочь молодым и себя проверить в бою. Да вояка из меня уже, видать, неважный. Сразу же подставил себя под вражескую пулю.

Правда, было это не совсем так, наговаривал на себя старик из скромности; и не первый это бой, в котором принимал Мишо участие, и ранение получил отнюдь не по своей оплошности, а из-за неуемного подростка, Тариэла-младшего, которого спасал, когда парнишка помчался с легкомысленной прытью к убитому фашисту, чтобы забрать у него автомат. Старик едва успел повалить мальчишку в сугроб, а то бы их уложили насмерть.

Комбат и старик поднялись по лестнице наверх.

— Папа! — По веранде навстречу ему бежал Алексей, сын.

— Как ты здесь оказался? — Виктор взял его на руки, стал тискать и целовать.

Наконец малыш освободился от крепких отцовских объятий и сказал:

— Ну, слушай. Мы здесь с мамой. Нас привел дядя Азамат. Мы так намучились…

Из комнаты на веранду вышла Надя.

С Алексеем на руках Виктор двинулся к жене. Она прижалась щекой к плечу мужа и заглянула в его усталые, покрасневшие глаза.

— Ой, Виктор! — заговорила она взволнованно-хриплым голосом и коснулась рукой его груди, точно ей понадобилась опора. — Если бы ты знал, что мы пережили за это время! Кошмар!

— Вы давно здесь? Мама видела вас?

— Нет. А разве она здесь? — в свою очередь спросила Надя.

— Какая досада! Значит, она улетела раньше и не знает, что вы спаслись. А она так волновалась за вас.

— Какую беду миновали, — продолжала Надя жалобно. — Ты не представляешь, что могло случиться. Ужас! Я и сейчас не могу успокоиться. Ты знаешь, что эти изверги хотели с нами сделать?

— Знаю. Слышал.

— Ты знал? И мама знала?

— Только то, что вы в Тереке. А насчет внука я ей не сказал.

— Азамату спасибо! Если бы не он… Я не знаю, что было бы со мной… с нами, с нашим сыном…

— Где же сам Азамат?

— Дед Мишо поселил его у каких-то своих родственников. Азамат так измучился. Целую ночь карабкались по горам. Только под утро добрались. Помогли наши бойцы. А как ты? — Она посмотрела на мужа заплаканными глазами, почти ничего не видя. — Ты какой-то измученный, заросший. Господи! Представляю, как ты извелся. Как ты узнал о нас, о том, что… Когда кончатся наши мучения? Этот уполномоченный, он сразу узнал меня. Тебя расхваливал. Но потом как садист…

Всю ночь они не сомкнули глаз. Надя то целовала мужа, то тихо плакала, уткнувшись ему в грудь, и все рассказывала о том, как они измучились, как мерзли, прятались от немцев, пока не повстречали советских бойцов, которые направлялись в сторону Ларисы.