Костры амбиций - [5]

Два года назад кооперативные владельцы дома приняли решение: чем платить за круглосуточное дежурство при лифте 200 000 в год ирландцам из Куинса или пуэрториканцам из Бронкса, лучше перейти на автоматику. Сейчас это было Шерману как раз кстати. В таком затрапезном виде, с упирающимся псом на поводке, мало приятного стоять лицом к лицу с лифтером в мундире полковника австро-венгерской армии времен войны 1870 года.

Лифт пошел вниз, двумя этажами ниже остановился. Квартира Браунингов. Дверцы разъехались, в кабину вступил толстощекий, гладковыбритый Поллард Браунинг. Он смерил взглядом Шермана, его старый макинтош и таксу и без тени улыбки произнес:

— Привет, Шерман.

Это «Привет, Шерман» прозвучало как бы на расстоянии вытянутой руки и содержало в четырех слогах целое высказывание: «В этом плаще и с этим псом на поводке ты роняешь марку нашего нового, отделанного красным деревом лифта».

Шерман пришел в ярость, но все-таки нагнулся и взял таксу на руки. Браунинг был председателем правления кооператива. Коренной уроженец Нью-Йорка, он словно бы и на свет появился сразу старшим партнером своей фирмы и старостой Ассоциации жильцов центральных улиц. Сейчас ему было сорок, но он уже два десятка лет выглядел пятидесятилетним и носил волосы гладко зачесанными назад. На нем был безукоризненный темно-синий костюм, белоснежная рубашка, галстук в черно-белую шашечку и никакого плаща. Он встал лицом к двери, потом, пока спускались, еще раз покосился на Шермана, ничего не сказал и снова отвернулся.

Шерман знал его с детства, они вместе учились в Бакли-скул. Браунинг был толстым, румяным маленьким снобом, в девятилетнем возрасте он уже драл нос из-за того, что-де фамилия Мак-Кой провинциальная, а вот они, Браунинги, настоящие Нью-Йоркцы. Он дразнил Шермана «Шерман Мак-Кой, сиволапый ковбой».

Наконец лифт остановился на нижнем этаже. Браунинг спросил:

— А ты знаешь, что идет дождь?

— Знаю.

Браунинг посмотрел на таксу, покачал головой и произнес:

— Шерман Мак-Кой, друг лучшего друга человека.

— Это она и есть?

— Она?

— Ты с восьмого этажа пыжился придумать какую-нибудь остроту. Вот это она и есть?

Слова Шермана должны были прозвучать как дружеская шутка, но он сам почувствовал, что досада выплеснулась через край.

— Не понял, — ответил Браунинг и вышел из лифта.

Швейцар с улыбкой и поклоном распахнул перед ним парадную дверь. Под протянутым поперек тротуара тентом Браунинг прошел к своей машине. Шофер открыл дверцу. Ни единая капля дождя не окропила его безупречного одеяния, и вот он уже отчалил, гладко, плавно, и затерялся среди роя красных задних огней, несущихся по Парк авеню.

И никакого тебе прорезиненного макинтоша на жирной, лоснящейся спине Полларда Браунинга.

Дождь на самом деле шел совсем слабый, и ветра не было. Но пса такие погодные условия решительно не устраивали. Он начал отбиваться еще на руках у Шермана. Маленький, а сильный, стервец. Шерман поставил его на резиновую дорожку под тентом и, держа поводок за самый конец, вышел под дождь. В темноте высокие дома на той стороне улицы стояли точно мрачная черная стена, подпирающая мутно-красное городское небо. Оно рдело, точно воспаленное.

А что, погода как погода, ничего особенного. Шерман потянул за поводок. Но пес вонзил когти в резиновую дорожку.

— Пошли, Маршалл.

В дверях стоял швейцар и наблюдал.

— Я вижу, он не настроен развлекаться, мистер Мак-Кой.

— Я тоже. (Так что можешь держать свои замечания при себе, мысленно добавил Шерман.) Пошли, Маршалл, пошли, тебе говорят.

Сам Шерман стоял на дожде и тянул поводок, но пес уперся и ни с места. Шерман поднял его и переставил с резиновой дорожки на асфальт. Маршалл сразу же рванулся обратно к подъезду. Ремешок натянулся в струну. Сейчас стоит его чуть ослабить и начинай все сначала. Собака и хозяин тянули каждый в свою сторону, кто перетянет. Молодецкая забава на Парк авеню. Еще этот швейцар чертов стоит и глазеет, нет чтобы вернуться на свое место в вестибюле.

Шерман навалился уже всерьез. И протащил пса по тротуару на полшага. Собачьи когти проскрежетали по асфальту. Может быть, если его так волочь, он в конце концов уступит и пойдет своим ходом?

— Ну идем, Маршалл! Только до угла.

Он еще раз дернул и стал тянуть изо всех сил. Пес проехал еще на два шага. Едет, но лапами не перебирает! Не сдается! У него, у гада, центр тяжести чуть не под землей. Тащишь, будто сани, груженные кирпичом. Только бы зайти за угол, черт бы его драл. Это все, что нужно. Казалось бы, обычная вещь… Шерман опять дернул за поводок и потащил, весь подавшись вперед, словно матрос навстречу штормовому ветру. В прорезиненном плаще стало невыносимо жарко. По лицу струился дождь. Пес упирался, растопырив все четыре лапы. На плечах у него вздулись желваки мышц. Зад вихлял из стороны в сторону. Шея напряженно вытянулась. Спасибо хоть не лает, а едет молча, только когти скрежещут. Уперся, и ни в какую! Шерман, опустив голову, ссутулив плечи, сквозь тьму и дождь волок зловредное животное по Парк авеню. Капли дождя барабанили по затылку.

Наконец он опустился на корточки и снова взял таксу на руки, при этом оглянувшись на швейцара. Все стоит, чтоб ему! Кобель стал извиваться и выворачиваться. Шерман споткнулся, посмотрел под ноги: оказывается, он запутался в поводке. И прямо так, едва переступая, засеменил дальше. Вот, слава богу, и угол. Телефон-автомат. Шерман опустил пса на асфальт.