Костолом - [32]

— Какими судьбами в наши края, мать? — встрепенулся один, немолодой и одноглазый, но с удалыми усами, по всему видно — бывший служивый.

— Какая она тебе мать, иль ты и на второй глаз ослеп? Не видишь — тебе в дочки годится, — одёрнул его второй, и оба громко засмеялись.

— Мне мастеровой нужен. На плотничьи работы. Плачу серебром, — ответила Анфиса, чуть смутившись.

— Так за чем дело стало? Да тут тебе кто угодно поможет! Если ты с Божьим делом, то чего бы не помочь, тем более за серебро, — округа вновь наполнилась густым мужицким смехом.

— Мне нужен тот, кто за ограду выйдет и не побоится работать у опушки.

Мужики вмиг поутихли и недобро переглянулись.

— Что-то ты темнишь, мать. Недоброе то место. И не пойдёт никто из наших — наслушались всякого, да и насмотрелись. Лучше возвращайся на площадь и попробуй соблазнить своим серебром кого из заезжих. День базарный, может и поймаешь какого мужика рукастого да несмышлёного. А наши это… на опушку не пойдут. А ну как увяжут за собой нечистую да в дом приведут? Здесь таких дураков нет…

Махнув рукой, Анфиса двинулась дальше. Ближе к западной стене хатки становились беднее, древесного настила здесь не было, и дороги сужались, обращаясь обычными вытоптанными тропами — даже без колеи. Видно было, что и повозки сюда не доезжали, и людей ходило немного. Ни на улице, ни во дворах Анфиса никого не встретила. Тем временем солнце поднялось над самой её макушкой и уже приготовилось к своему медленному падению, чтобы через несколько часов сесть за стеной, уступив небо над Алиевской ночному светилу. Стоило торопиться: возвращаться к наставнице без добрых вестей Анфисе было стыдно, а задерживаться в селении допоздна — страшно. Вцепившись свободной рукой в крест, она глубоко вздохнула и постучала в первую же хатку. Ей отперла древняя старуха, но выслушав просьбу, лишь неприветливо хлопнула дверью перед лицом путницы. Подобное повторилось ещё трижды, и Анфису, доселе не знавшую ни отчаяния, ни уныния, начала уже одолевать неуверенность в верности своей миссии. А что если призрачная наставница, назвавшаяся Мадиною, и на самом деле нечистая, а все её слова — лживый соблазн? Откуда бы девке знать, что та добра ей желает, а не погубить? Ведь ещё ни один человек из всех, кого она встретила в станице, не согласился ей помочь, а эти люди не выглядели ни зашуганными, ни глупыми.

Присела путница на трухлявый пень у покосившейся оградки подле такой же косой и трухлявой избы. Тесный двор с тыльной стороны дома жался к стене — к дальней от ворот глухой стене, что указывало на бедность и неустроенность живущих здесь. Уперлась девка локтями в колени, а лицо умесила в раскрытых ладонях. Задумалась, пригорюнилась. Да так, почти уже задремав, и не расслышала подле себя чужих шагов. Лишь внезапный голос — молодой и звонкий — заставил её встрепенуться и в испуге уставиться на появившегося рядом парня.

— Чего плачете, мать, ой… — Парень был совсем юн, едва обзавёлся усами. Стоял рядом, загородив собою солнце, и опирался на корявую берёзовую палку. — То есть… Я думал, Вы…

— Думал, я старая, а я не старая? Не знаешь будто, что в схимницы смолоду идут, а ума и знаний наживают лишь с годами? Или думаешь, все старицы так и рождаются — морщинистыми да умудрёнными? — Анфиса, сама того не заметив, приосанилась и поспешила поправить на голове съехавший на бок платок.

— Какой же дорогой в наших краях? На базар заехали? А куда путь держите?

— Куда шла, туда и пришла. Ищу древодела, чтоб срубил мне скит до холодов. За оградой, у опушки, на проклятом месте. А коли не знаешь таких, то и ступай, а мне не мешай.

Откуда-то взялась во вчерашней девке немеренная дерзость — то ли деревянный крест да чёрное облачение наделили её небывалой силой, то ли ещё что.

— Таких не знаю, не серчайте.

— Я серебром заплачу.

Молодец лишь окинул схимницу любопытствующим взглядом и направился к хате. Только глядя ему вслед Анфиса поняла, зачем ему ветка: юноша сильно хромал. Видимо поэтому он не в сотне, поэтому же и бедствует. Стало Анфисе хромого жалко, а жалость ей была свойственна всегда — даже барина, своего бывшего хозяина, что в награду за сладкие ночи выписал вольную, ей тоже отчего-то жалко было.

— Дай хоть воды испить, жарко нынче, — шепнула она парню вдогонку.

Парень ничего не ответил и не обернулся — наклонившись, вошёл в дом, но дверь за собою оставил нараспашку. Недолго думая, Анфиса шмыгнула следом, чуть не вписавшись лбом в перекладину. В хате было прохладно и пахло затхло. Пол хоть и был досчатый, не земляной, но давно не метёный. По углам собрались целые клубы из пыли и сора, а с потолков сыпалась высохшая глина. Поводив глазами в потёмках, разреживаемых скудно падавшим через незанавешанное окно лучами и дрожащей у образа Николая Чудотворца масляной лампадкой, поводив носом по несвежему воздуху, гостья совсем опечалилась. Вскоре хозяин бедной хаты появился перед ней с кувшином колодезной воды. Анфиса припала к нему жадно, а поверх глиняной кромки продолжала шарить глазами по комнате. Сеней в избе не было, и комната была всего одна, просторная, но неуютная. В дальнем от входа углу, за печкой, она заметила кровать с лежащей на ней женщиной. Судя по мерно вздымавшемуся домотканному одеялу, женщина крепко спала.