Кости Авалона - [102]

— То есть, если я вас правильно понимаю, — ответил я, — вы собирались выступить перед судом и объяснить им, что, возможно, никакого колдовства не существует в природе, потому что не существует ни Бога, ни Сатаны и так далее?..

— Я предпочитаю тихую жизнь, но… — Он пожал плечами. — Я сделал бы это.

— Ваша жена знала о ваших взглядах?

— Мои убеждения были известны ей.

— Но вы ходите в церковь…

— Меня обязывает закон.

— Как же вы… в этом городе…

— Как мне удается жить и работать в таком городе, как Гластонбери? Легко. Я родился тут. Сообщество людей, среди которых немногие разделяют одно убеждение, лишь подчеркивает глупость оного.

— Но ваша жена…

— Боюсь, была превосходным образцом тех, кто редко хранит верность одному убеждению дольше двух дней. Жаль, но я часто подтрунивал над ней. Вечно в поисках нового лекарства от чего-нибудь — и, заметьте, как правило, находила его. Но она извлекла бы куда больше пользы из своих знаний, если бы ее не отвлекали бесконечные мечтания о… о золотом веке, который никогда не наступит просто потому, что его никогда не было. — Он замолчал и посмотрел на меня взглядом скорби. — Вы, конечно, не ожидали, что я стану говорить о ней дурное.

Во время молчаливой паузы Борроу достал с полки пару склянок и поднял их на свет, а я тем временем подумал, что значит иметь родителей с такими крайними точками зрения.

— Отвечая на ваш молчаливый вопрос, — сказал, наконец, доктор, — в конечном счете всегда побеждало согласие, благодаря нашей общей вере в возможности медицины.

— И что вы думаете теперь?

Доктор медленно втянул воздух, потом медленно выдохнул. Быть может, он хотел выдохнуть вместе с воздухом дрожь? Быть может, в душе Борроу клокотали возмущение и ненависть? Трудно сказать. Я встречал многих людей — взять хотя бы Дадли и королеву, — чьи супруги или родители погибли от рук палача, и лишь немногие из них выказывали такое спокойствие. Кто знает, однако, была ли их сдержанность знаком смирения…

Доктор снова скрылся за ширмой, снимая крышку со склянки и размешивая ее содержимое деревянной палочкой. В нем было что-то особенное… нечто такое, что я подметил у Монгера, только еще выразительнее. Натура священника. В безбожнике. Словно его неверие давало ему некую внутреннюю основу, на которую он мог опереться, как другие опирались на веру в Бога и церковь.

— Вы знаете, что она невиновна, — сказал я, вставая. — И если вы не верите, что ее возможно спасти молитвой и верой в справедливого Бога… что делать тогда?

Доктор поставил склянку на стол и подвинул ее ко мне.

— В составе тысячелистник с ромашкой. Разведите в холодной воде, пропитайте тряпицу и приложите к больному месту.

— Это мне?

— На лицо, — пояснил он. — Берите. Заплатите, если поможет.

— Благодарю.

Он отмахнулся рукой.

— И в будущий раз, — почти вежливо добавил он, — смотрите под ноги.

Только никакой бальзам не помог бы моей душе. Спускаясь по лестнице к выходу, я испытывал еще большее волнение, чем до прихода сюда.

Странно, что лицо Мэтью Борроу не выражало ни внутренних переживаний, ни направления его дум. И вместе с тем прежде я не встречал еще человека, чье лицо выражало бы столько зрелого понимания самого себя. Старик ни за что не стал бы докапываться до смысла своих собственных снов, и ничто не вдохновило бы его на вычисление размеров вселенной. Для такого человека, как он, сокровенное не значило ничего ровным счетом, ибо скрывать было нечего. И если он не боялся Бога, значит, ничего не боялся. Его внутреннему спокойствию можно было лишь позавидовать.

Однако ярость должна была овладеть им, когда наемники Файка схватили его дочь. Он самозабвенно ввязался в драку и был жестоко избит. Оставил ли он попытки увидеться с Нел? Должно быть, нет. Но, что бы старик ни замышлял, он не хотел посвящать меня в свои планы.

Да и, часом, не знал ли он, кто я такой? Чем занимаюсь?

Человек, дерзнувший познать мысли Всевышнего… как никто иной достоин презрения безбожника. Проходя мимо церкви Святого Бениния, я погрузился в смятение и отчаяние — сколь много иронии в том, что Мэтью Борроу жил напротив богоугодного заведения. Человек, что невзлюбил Бога и презирал дьявола. Имелась ли хоть чуточка правды в этом бурлящем котле убеждений?

Мысль эта настолько потрясла меня, что я побежал, и, свернув за угол, едва не столкнулся с худощавым человеком, шагавшим по склону от трактира «Джордж».

— Джон, где тебя черти носят? Что…

— Дадли… Ты нашел ее?

Я прислонился спиной к церковной ограде, чтобы перевести дух. Двое мальчишек в рваных одеждах подскочили с другой стороны стены и пустились бежать, подняв в воздух душок испражнений.

— Что у тебя с лицом? — спросил Дадли.

— Ерунда, — ответил я, подняв в руке склянку с бальзамом. — Доктор дал.

— Ее отец?

— Она не хочет говорить со мной, — сказал я. — Не желает даже видеть меня. И вообще никого. Как съездил в Батли? Говорил с той женщиной? Она пойдет на суд?

— Джон…

— Ты нашел ее?

— Идем, — сказал Дадли.

— Куда?

— К доктору. У меня к нему есть вопросы.

— Ради всего святого… — Я запрокинул голову к небу. Зеленоватые облака плыли с побережья, оглашаемые криками чаек, и я закричал: —