Володька остановился. Он здорово устал. Пожалуй, никогда в жизни так не уставал. Он сел на фанеру рядом с Генкой и почувствовал, что тот дрожит.
— Замёрз, Генка? — спросил Володька. Он снял свою куртку, набросил Генке на плечи.
— Ты не думай, Генка, мы дойдём, — сказал он, — а если тебе холодно, помаши руками. Руки-то ты не вывихнул. И вообще, чего ты молчишь? Подумаешь, нога! Я три года назад с дерева свалился, руку совсем сломал — и то ничего.
Вдруг Генка резко обернулся. Лицо у него было обтянутое, с заострившимся носом. Он заговорил каким-то неестественным, замогильным голосом:
— Брось меня, Володька. Не дойдём мы. Иди один.
Володька так удивился, ну, просто обалдел от удивления. Сначала он хотел двинуть этого дурака по шее, но потом догадался, что Генка представляет, будто это кино. В кино всегда тот, кого волокут, просит, чтоб его бросили. Из благородства. Хотя по всему видать, что ему жутко этого не хочется.
— Хорошо, Гена, сейчас брошу, отдавай мои коньки, — сказал Володька, — надоел ты мне до смерти. Ты тут посиди один, про воздушные шары подумай, про буера.
— Ты что это, взаправду? — спросил Генка нормальным человечьим голосом.
Володька засмеялся и встал. И сразу же увидел совсем близко огни. С десяток жёлтых расплывчатых пятен двигались наперерез.
— Погляди-ка, Генка! Погляди туда! — крикнул Володька.
— Обоз, — прошептал Генка. Володька изо всех сил потащил санки. Он бежал задыхаясь, оскальзывался, падал, снова вскакивал и бежал, бежал по этому чёртову гладкому льду.
А огни, покачиваясь, медленно проплывали мимо. Совсем рядом. Один… второй… третий… седьмой.
И вдруг Володька с ужасом подумал, что не успеет. Что обоз уйдёт и они с Генкой останутся одни, в темноте, без надежды. А вокруг будет только лёд, и ветер, и ночь…
— Эй, подождите! — закричал Володька. — Эй!
Он обернулся к Генке, бросил ремень и пробормотал:
— Я сейчас. Я их догоню.
И кинулся со всех ног вперёд, к этим живым огням, к людям. У него кололо в боку, но Володька всё бежал и кричал что-то жалкое и совсем негеройское.
Казалось, до последнего огня рукой подать. Ну, вот же он, тут, совсем рядом! Но огонь почему-то не останавливался, а так же, как и другие, подрагивая, медленно уходил.
— Стой же! Эй! — отчаянно крикнул Володька и сел на лёд. Он больше не мог бежать. Ему было всё равно. Он сел на лёд и заревел. От злости, от бессилия, от жалости к себе и Генке. Он сидел на льду, уткнувшись в колени, и ревел, как маленькая девчонка.
А когда поднял голову, огонь был всего в нескольких шагах и двигался прямо на него.
Он остался сидеть. Ноги стали какие-то мягкие, чужие.
Потом к Володьке подошла лошадь, остановилась и ткнулась мягкими ласковыми губами в мокрое лицо. Володька тихо засмеялся и погладил лошадиную морду.
Из саней выпрыгнул громадный рыбак в гремящем брезентовом плаще поверх тулупа и высоко поднял керосиновый фонарь.
— Ты как это… Ты что здесь, пацан, делаешь? — спросил он. И лицо у него было такое изумлённое, что Володька снова засмеялся.
— Там Генка сидит. У него нога вывихнутая, — сказал он.
Рыбак ахнул и побежал, гремя плащом, в темноту и скоро вернулся с Генкой на руках.
— Ох, паршивцы! Ох, паршивцы! — сердито и испуганно говорил он. — Пороть вас, босяков, надо! Ишь затеяли, на ночь глядя! Я вам покажу буер! Я вас, чертей, отцам представлю и не уйду, пока не выпорют.
Он уложил обоих в сани на шуршащее сено, накрыл тулупом. Потом полез в какой-то дальний, внутренний карман, что-то вытащил оттуда и наклонился к мальчишкам. Володька почувствовал на губах бутылочное горлышко, хлебнул из него и, поперхнувшись, закашлялся. Водка резко обожгла горло, прокатилась горячим расплавленным комом в желудок и разлилась теплом по всему телу. Рядом закашлялся Генка.
— Что, босяки, — спросил рыбак, — заледенели совсем? Изобретатели сопливые. Это надо же придумать такое. — Он неодобрительно покачал головой, ещё что-то пробормотал и забрался в сани.
Володька обнял Генку, и они счастливо и немножко глупо заулыбались.
А сани, плавно покачиваясь, покатили по льду.
Над мальчишками в непостижимой вышине дрожала одинокая голубая звёздочка. На шесте, мигая жёлтым пламенем, качался фонарь.
Володька и Генка блаженно вытянулись под мохнатым, тёплым тулупом. Им было покойно и хорошо. Им крепко досталось сегодня, но они боролись до конца и не боялись. Ну может быть, самую малость.
Они прижались друг к другу; сани качались, как большая лодка, и мальчишки поплыли туда, где есть рыбаки в грохочущих плащах, тревожащиеся мамы и тёплый изразцовый бок печки.
