Костер рябины красной - [9]

Был у Фельки посередине солнечной полянки любимый серый камень. Камней, когда-то оторвавшихся от вершины горы, на поляне валялось много. Но у Фельки — свой, особенный. Утром он раньше других становился теплым. В его впадине удобно и хорошо сидеть, прижав коленки к подбородку и ждать, когда придут остальные ребята.

Раньше других приходил золотушный Коська. Он смотрел исподлобья, сопел, присаживался на самый краешек серого камня, который еще не успел согреться, и сам себе говорил:

— А моя хозяйка опять проспала.

— Скажи лучше, тебя не могла разбудить, — насмешливо фыркала Фелька.

Потом приходили остальные. Почти у всех были отцы или матери здесь, на Гальянке, только Фелька и Костя — сироты. У Кости даже и матери не было. Он, как сказала однажды Клавдия Сергеевна, круглый сирота. А Костя вовсе и не круглый. Он худой, угловатый и слабый. Костя хитрый и никогда не плакал, если ему попадало в драке.

Но Фелька всегда за Коську горой стояла. Спуску никому не давала. Если кто-нибудь постарше обидит его, тут Фельку не удержишь! Поэтому Фельку уважали и побаивались.

Так проходил день. Телята, наевшись, лежали и дремали под солнышком. После обеда ребята менялись осколками цветных стекляшек, пестрыми камушками. Разделившись надвое, играли в «А мы просо сеяли-сеяли», в «Кондалы скованы», в «Гуси-гуси»…

Садилось солнце, тянуло свежим ветерком. Надо было гнать теленка домой. Теленок, сытый и вялый, сейчас еле плелся. А пастушке хотелось есть. Она ударяла хворостинкой теленка вдоль спины, и он бросался в сторону. Фелька догоняла неслуха и подхлестывала его с другой стороны. Теленок поворачивал обратно. Фелька прыгала то на одной, то на другой ноге и снова пыталась достать теленка хворостиной. Он припускался во всю прыть.

Вот так, прыгая, Фелька носом к носу столкнулась с Клавдией Сергеевной.

— А если бы тебя так? — строго сказала Клавдия Сергеевна, останавливая за плечо разгоряченную Фельку. — Ему ведь больно. Ты разве не понимаешь?

Хозяйка вырвала из рук хворостину и далеко забросила ее. Фельке стало жалко, что никто не видит, как она утром обнимает и целует этого теленка в холодный и влажный нос. Ведь никто в целом свете не знает, что она больше всех любит этого несмышленыша.

Фелька захлюпала носом и потупилась.

— Ладно уж, иди, — примиряюще сказала Клавдия Сергеевна и стала манить теленка в ворота. Но Фелька не ушла. Она подняла глаза на Клавдию Сергеевну и тихо сказала:

— Вы только маме не говорите. Она заругает…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

…Утро началось как будто неплохо. Но есть такая примета: если с утра хорошо, то к вечеру или даже раньше обязательно случится какая-нибудь неприятность.

После завтрака, когда прошел обход, Фаина попросила пожилую санитарку Степаниду Ивановну помочь ей поработать руками. Превозмогая боль, не обращая внимания на выступавшую кровь, Фаина сопротивлялась усилиям Степаниды Ивановны, тренируя ослабшие за время неподвижного лежания мышцы. Степанида Ивановна рассказывала что-то, но Фаина плохо слушала ее.

— Это что еще такое? — загремел вдруг в палате высокий, возмущенный голос Михаила Васильевича. — Кто разрешил, кто назначил эту, с позволенья сказать, гимнастику?

Степанида Ивановна согнулась, как под ударом, и не могла вымолвить ни слова.

— Марш из палаты! — закричал главврач. Санитарка, несмотря на преклонный возраст, поспешно выбежала.

— Не виновата она, Михаил Васильевич, — сказала Фаина и просяще посмотрела на него. — Это я ее упросила.

— Зачем вы это делаете? Это неразумно, преждевременно! Вы все испортите.

— На завод надо скорее, — тихо ответила Фаина, — к домне.

Привыкнув за долгие годы работы в больнице ко многому, тут Михаил Васильевич схватился за голову:

— Вы думаете, о чем вы говорите? Нет, это прямо флагеллантка какая-то. Фанатичка.

А Фаине почему-то стало весело. То ли от непонятных, может быть, обидных слов, то ли оттого что гнев Михаила Васильевича не испугал ее. Увидев улыбку Фаины, главврач махнул рукой и пошел из палаты.

— Да, — вернулся он, что-то вспомнив, — с завтрашнего дня вам разрешается принимать посетителей.

Санитарки рассказывали Фаине, что несколько раз пыталась проникнуть к ней сестра Вера. Но ее не пускали, потому что главврач строжайшим образом запретил всякие посещения. Фаина стала думать о Вере…

…Осенью двадцать четвертого года Фелька побывала у матери, в Николо-Павловке. Ей шел десятый год.

Той же осенью мать второй раз вышла замуж. Отчим, Герасим Иванович, не понравился Фельке. Был он большеносый и угрюмый. Недавно у него умерла жена. С Герасимом Ивановичем в семью Шаргуновых пришел и его двенадцатилетний сын Венка. Был он уменьшенной и бледной копией отца. Такой же молчаливый и большеносый. Но в школе учился хорошо, его ставили в пример другим. Герасим Иванович, подвыпив, только об этом и говорил. Гордился наследником. Голодные годы миновали, жить стало полегче. Отдали замуж вторую Фелькину сестру, Верку. Сенька, брат, подрос, стал здоровенным парнем. Работа в деревне ему не нравилась, и он все поговаривал, что уйдет в город, пойдет ломщиком в гору Высокую, будет кайлить руду. Говорят, ломщики при советской власти стали хорошо зарабатывать. Только вот лошадью бы еще обзавестись, тогда совсем хорошо стало бы. Знай катайся на таратайке с рудой от горы до завода и обратно. Школу первой ступени в своем селе Сенька закончил. Дальше бы надо учиться, но для этого необходимо ехать в город, искать квартиру. А кто кормить будет? Кормить в городе Сеньку было некому, а идти в няньки, как Фелька, он не мог. Все-таки парень. Пока что ходил к сапожнику Валитову, в татарский край села, в Шайтанку, помогал там и приучался к ремеслу.