Костер на горе - [7]

— Слушай-ка внимательно, старый коняга, — говорил Лу. — Сам знаешь, никакого нет проку в том, чтоб распалиться и объявить войну этим Соединенным Штатам Америки. Они прижмут тебя — и все дела, так что будет лучше взять те самые шестьдесят пять тысяч.

 — Это ранчо не продается! — загремел голос деда. Пауза. Старик громко вздохнул и грохнул стаканом по столу, а после снова взорвался. — Не продается! Никогда не продавалось. И в продажу не пойдет. И богом клянусь, никакие военные шишки вместе со своей солдатней и остро... остронафтами, как ты их кличешь, у меня ранчо не оттягают. Прежде я умру. Нет, прежде они умрут. Ничего подобного не бывало. Каждый гражданин округа Гвадалупе, каждый сын своей матери в Новой Мексике должен браться ныне за оружие.

— Не говори глупостей, Джон.

— Я серьезно.

— Не ори на меня.

— Я не ору, это ты орешь.

— Ты разгуделся, словно бык. Мальчишку разбудишь. — После этого настала недолгая тишина. Снова заговорил Лy, но так негромко, что пришлось мне сделать несколько шагов по коридору, чтобы разобрать. — Думаешь, эти подонки соседние выступят вместе с тобой, Джон? А? Не надейся.

— Риз со мной пойдет. И Хагард, наверное. Ты будешь со мной.

— Я? Что смогу я сделать? Слушай, ты знаешь, что об этом в городке говорят? Знаешь, что в коммерческой палате говорят?

— Знаю, знаю. Считают...

— Считают, что эта затея всех их богатеями сделает. Еще богаче. А тебя считают чокнутым. Сенильным, вот какое словечко нашли. Что ты просто выжил из ума и впал в детство. И хуже того говорят. Препятствуешь обороноспособности страны. Ты против ста восьмидесяти миллионов американцев.

— Да нет их столько, быть не может.

— Есть. И они налегают теперь на закон.

— Ну, это какие-то заезжие с Востока. Я им не родня.

— Все они против тебя. По крайней мере, не с тобой. Это относится и к Ризу, и к Хагарду — продадут свое запросто, вот увидишь.

— Ты со мной.

— Я с тобой. Но...

— Мальчик со мной...

— Билли с тобой. Но ведь...

— Три человека могут выстоять против миллиона этих, как ты их зовешь, остро... остронафтов.

— Астронавтов. Ага. Но за них документы и законы. Акты конгресса, национальные интересы, преимущественные права на отчуждение, на приобретение. А у тебя что?

— Что у меня? — Мой дед снова повысил голос.— Земля. Мое ранчо. Ни одно государство в мире не отнимет его у меня.

Помолчали.

— Надо было мне ехать домой,— вздохнул Лу.— Бедняжка Ани вчера прождала меня до полуночи.

— Никуда ты не поедешь. Останешься нынче здесь. Я сказал мальчику, что завтра ты будешь с нами. Представь его состояние, если ты...

— Понимаю, Джон. Это только так, к слову. Стал бы я гнать эту свою лошадку за полсотни миль просто ради прогулки?

Я стоял в неудобной позе у стенки в коридоре, полураздетый и дрожащий, нога затекла, колено болело. Очень мне хотелось взглянуть на Лу, прежде чем вернуться в постель. С другой стороны, не хотелось выдать себя, что я подслушивал их разговор. Хотя то, что услышал, все равно казалось невероятным. В нерешительности я чуть пошевелился, чтобы удобнее поставить онемевшую ногу. В ночной тиши это расслышал мой старик.

— Билли? — окликнул он. Перехватило дыхание, я не мог ответить.— Это ты, Билли? — Я услышал скрип стула, и дедушка появился в дверях коридора, очки и седая шевелюра поблескивали в мягком желтом свете лампы.— Почему ты не в кровати?

— Хотел... хотел поздороваться с Лу,— промямлил я.

И вмиг показался он, возник за спиной старика, улыбаясь мне. Лу Мэки, высокий и ловкий, темноглазый, храбрый и благородный.

— Привет, Билли, — сказал он и протянул руку. — Очень хорошо, что ты снова приехал. Подходи, поздороваемся.

2

— Подъем! Эй, туристик, подъем!

Сон отступил, крепкая рука трясет кровать, глаза мои открылись и видят в свете звезд лицо улыбающегося Лу Мэки.

— Проснулся?

— Да-да,— отвечаю.

— Одевайся да поешь. Через десять минут отправляемся.

Я встаю, покачиваясь, тру глаза. В окне звезды блещут, как алмазы на бархате неба, сияют с такой ясностью, будто они не дальше листьев на деревьях.

— Зажгу тебе лампу.— Лу достал спички и запалил фитиль керосиновой лампы.— Сколько тебе яиц, Билли, три или четыре?

— Четыре.— Я гляжу, где мой чемодан. Там нужная мне сегодня одежда.

— Поспешай. Одеться положено за одну минуту.— Лу удаляется по коридору, посвистывая, словно пересмешник.

Открыв чемодан, я натянул на себя голубые джинсы и грубую ковбойскую рубаху с пуговицами — поддельными бриллиантами. Роскошная рубаха. Было прохладно, я торопливо оделся, обулся, прихватил шляпу и потопал навстречу теплу кухни.

Лу, склонясь над печкой, размешивал яйца и картошку в большущей сковороде, края которой лизал огонь с дымом — конфорка была снята. Воздух облагораживался благоуханием горящего можжевельника. Стол был накрыт на троих. Я сперва пошел к раковине, ополоснул лицо холодной водой, вытерся чистым полотенцем, причесался пятерней.

— Зови дедушку,— сказал Лу,— еда готова.

Выйдя за сетчатую дверь, я позвал старика. Он стоял на утоптанной земле рядом с верандой, разговаривал с Элоем Перальтой. Отпустил Элоя, хлопнув по плечу, и направился в кухню. Сели втроем за стол, принялись за горячий обильный завтрак, приготовленный Лу. Я ел с невиданным аппетитом.