Костер для сверчка - [32]

Что есть феноменология духа перед непререкаемым: «Если нельзя, но очень хочется, то можно»? Еще греческая торговка рыбой одинаково хладнокровно: заворачивала обжаренный на оливковом масле товар и в лист лопуха и в лист «Никомаховой этики».

Тиски коллапсирующего мира ослабли. Ростислав поднялся, выбрался наружу, задевая плечами косяки, и побежал. Он не видел счастливых, Наташкиных глаз, не слышал дудевшего в самое ухо Валерика, который перекатывался рядом на усеченных, кривоватых ногах...

...Пархомцев бежал в изуродованном мире, где так мало синевы, где все заполнено стоном автомобильных гудков, где далекий горизонт прорван гнилыми зубами обветренных сопок, по-воровски прижавших поселок к железнодорожной насыпи, где, наконец, вместе с несуразной, истерической собачонкой, непонятной породы и масти, под ноги бросаются настороженные дворы…

Ему лишь чудилось, что он бежит. На самом деле он брел разваливающейся старческой походкой, опираясь на Валерика.

* * *

Сон был не легче яви.

Змеегорыч в наглухо застегнутом до пят плаще вел Ростислава меж могил, крепко держа его одной рукой за ворот рубахи и помахивая огромным, с салатную вазу, кадилом в другой.

У надгробий старик замирал на мгновение, ощеривался по-собачьи, жгуче касаясь Пархомцева косым багровым взглядом. И всякий раз над кладбищем отдавало колокольным набатом. Звуки лиловыми волнами расходились вокруг, мгновенно отражались, искрились на прутьях оградок, мелко пощипывали кожу... Кладбище заполняла пестрая толпа. Люди скапливались в проходах, прудились в могильных оградках, попирали ногами надгробные плиты. И ни в одной паре глаз изумленный воскреситель не встречал радости или восторга. Лишь недоуменно путалась в кадильном дыму.

Ростислава нагоняли, дергали за рукав, просили о чем-то, крыли свистящим шепотом, больно лягали ногами. Пучеглазая волосатая харя хихикнула ему в самое лицо. Поодаль от него пожилая женщина тупо отталкивала, от себя изможденного, давно оплаканного мужа, поминутно озираюсь на другого, ныне здравствующего. А тот стоял обочь, с нервически подергивающееся щекой. Блеклая джинсовая мегера, взбычивая платиновой шевелюрой, тыкалась лбом в орденские планки на груди осанистого покойника и вскрикивала:

— Папанька! Избу-то мы продали! А деньги... на «Ниву» ушли. Кто же мог знать, что вы воскреснете? Что ж вы, папанька? Ну спросите хоть у Анатолия... продали мы избу-то. Анатолий, иди сюда! Анатолий!

Некто усеченный, со скипидарно-жгучей прической и в узкой щеточке усов нехорошо выглядывал из-за спины, озирался чутко, мельтешил, хищно суетился. Потом пал за могильные холмики. Взлягнул отставшим задом и пополз, раздирая животик и круглые, не мужские, колени о заграждения из ржавеющих венков. И тут же завилял, намокая со спины от близости канта на милицейских брюках.

Громадная, лохматая от раковых выростов, мозолей пятерня загребла подбородок Ростислава в горсть, рашпилем рванула кожу:

— По какому праву?! За что?!

Ростислав полетел от рывка, ударился позвонком об острую кость змеегорычева плеча. Тотчас сбрякало кадило на черный полированный камень плиты, траченной надписью: «Незабвенному Коле от любящей супруги» и увенчанной мордатым портретом, который скорчился от попавшего в ноздри грязно-зеленого дыма».

— По какому праву? — растерянно переспросил Пархомцев. В самом, деле — по какому?

— А справка у тебя имеется?.. — гудел неожиданный голос.

— Документ? Удостоверение? Иначе каждый, кому не лень, что угодно начнет ворочать, без документов-то.

— Но ведь я — не каждый... Я чудесным даром владею... При чем здесь документы?

— Обязательно! — припечатало в ответ. — В отношении обязательного согласования ставлю в известность о необходимости уведомления на предмет дальнейшего изучения и последующего утверждения для передачи в соответствующие...

— Но это же чудо!!! — перекрыло магнитофонный голос нечеловеческим воплем. — Он способен сотворить чудо!..

... Перед Нами явление трансцедентальное, изучению, не поддающееся!

— Лженаучно. Рекомендаций на этот счет не имеется. Эдак всякий. — Однако, пришельцы...

Размеренный голос продолжал назидать:

— Ни слова о пришельцах! Кто сказал о Пришельцах? Это не Наши слова. Такое противоречит Установкам и Положениям.

И Пархомцев заплакал. Соленая, как океаническая вода, влага щипала ему веки. Он глох от шума. Оправдывался:

— Я людям жизнь могу... Бессмертие...

— Идиот, — шипел, потрескивая, голос. — Ты что, обезумел! Какое бессмертие? Намерен мертвецов вернуть в круг живущих? Воскресить всех, чохом? Чистых и нечистых? Несчастную жертву и озверевшего выродка? Честного труженика и за подлевшего карьериста? Всех... винегретом? Аль по выбору? Ну, а если с разбором, то какими критериями намерен руководствоваться? Анкетными данными? Опросом общественности? Личными симпатиями и антипатиями? Поведай нам, благодетель!

Кружилась голова чудотворца. Жарко было ему при ясном солнце, среди сбившихся в кучу могил, подле раскаленных оградок. Вызывали удушье приторно-фальшивые ленты, испятнанные скорбными надписями. Фальшь была единственно живой на земле мертвых, над которой бушевали голоса и дикие взвизги полумертвой толпы.