Костер для сверчка - [131]

Кольцо вокруг гор уплотнялось. Стягивалось туго-натуго. Мышь не сумела бы проскочить через частую есть засад. Однако» чудотворец по-прежнему ускользал.

Ростислав дремал, неудобно скорчившись, на переднем сиденье роскошной машины, ничуть не ведая о масштабах облавы. Через лобовое стекло тупо пялилась на него желтая до отвращения луна, освещающая полурасстегнутую блузку попутчицы, тихо дышавшей у Ростислава за спиной. Много ниже машины пришепетывала на перекатах Катунь. Облизывала молочно-черным языком неподатливые берега. Пескариные хвосты запятыми высовывались из-под гальки, вздрагивали, принимая колкие удары песчинок, скрывались на миг в тени и проглядывали вновь, рискуя быть схваченными жиреющими ленком или тайменем. По ту сторону реки наемный пастух жег костер. Искры отлого ложились в воде. Шипели, угасая. Пескари пружинили ото дна. Ловили обмирающие искры беззубым ртом. Досадующе поводили короткими усами. Открытая грудь дамы-оленя золотилась в свете луны, будто осыпанная этими искрами. Приподнимаясь, чтобы устроиться поудобней, он ловил взглядом ее зачарованное сном лицо, яркие округлости ее груди и ежился от прилива крови к голове, подозревая, что дама-олень не спит. Иначе отчего мимолетная улыбка нет-нет, да и коснется пухлых губ, а в затушенных тенью глазницах мелькают частые просверки?

Ближе к рассвету он изнемог от, ломоты в теле, от давно не удовлетворяемого желания. Видение высокой женской груди вызывало жажду и едва ли не обморок...

* * *

Арахланихина развалюха от домика Копченого наискосок. Ох уж эта Арахланиха! Она в прежних годах, да молодого соку была ведьма-ведьмой, обладала сноровкой на ворожбу и на порчу. Любого стоящего мужика к последней кикиморе могла приворожить.

Первый Арахланихин супруг затерялся в войну. Да разве ей одной такое горе? Много баб вдовствовало в ту пору. Но только ни к кому другому, а именно к ней присох кузнец.

Местный кузнец был мужчиной здоровым, видным из себя, ну разве увечным немного, так это самую малость. Имелось у него от фронтовой контузии невнимательность на уши. Какой же это дефект? И что до его частичной глухоты изголодавшейся бабе? Вдовы в кузнецовом слухе мало нуждались.

Эх! Какие девки по селу незанятыми ходили! Однако бравый кузнец, как рассказывали Копченому, на них без всякого взимания. Взял, да и посватал Арахланиху. Но она и после того запиралась в колдовстве. «на коль, — отругивалась, — мне этакая болячка, кабы я присушивать умела? выродись я колдуньей, приворожила бы в таком разе нашего председателя. Ведь он-то, кузнец, он, бабы чересчур съестной; умнет зараз буханку хлеба и не охнет. Его прокормить — убить дешевле».

Кликала, кликала она, да и накликала кузнецу заупокой. Был мужик, а вишь... помер. Зато председателя Арахланиха попортить не успела. Ликвидировали к тому времени колхоз, и съехал председатель. Перевели сельский люд в советское хозяйство, где начальником — не председатель, но бери выше — директор. Замахиваться на директора дважды вдова, похоже, не насмелилась. Потому и зачахла в одиночестве. Вот такая любовь...

Арахланихина история — полбеды. Помнится, в палату, где мордовали Копченого, поместили вальяжного товарища по прозвищу Марксист. Был Марксист великим знатоком «Капитала», а заодно, страстным поклонником всякого рода собраний. Что ж, когда нет доброго заделья, и собрание сойдет за праздник. Который десяток лет село держится на собраниях. Оно ведь и не тяжко, и не валко, языка ничуть не жалко. Приспособился люд к мероприятиям. Пособираются... Посовещаются... И. хоть молока с зерном от того не прибавится, зато появится ощущение чего-то сотворенного. Ишь как просто! Ударили о зубы языком стронулась глыба. А дале сама пойдет. Ав-то-ма-ти-чес-ки. Сказано же: «Вначале было слово». Словом оно и осталось. Пустым Порожним. А на большее, один черт! ни у кого прав нетути… Надели обывателю ботало на шею. Ходи по собраниям, звук подавай. По звуку определится — туда ли идешь? Не заносит ли тебя влево-вправо, в сторону от выделенной поскотины? Не крадешься ли туда, где трава посочней, не про тебя которая? Затем и надобны собрания, советы, заседания, чтобы мужик всегда был в узде, да тьму специалистов по навешиванию ботал не оставил бы без дела и прикормки. Скотина при ботале себя не слышит.

Копченый Марксисту не раз говорил: «Насилие — не есть метод. Гляди-ка, не вышло бы большее худо». Тому же все нипочем: призывает больных революцию делать, санитаров бить. Будто на свете нет горшего зла, чем санитары. Начинать, так уж с лекарей.

В больницу вальяжный Марксист угодил единственно из-за влечения к насилию и природного отвращения к пацифизму. Взялся он травить в квартире тараканов. Достал за приличные деньги на основе конверсии у армейских подходящее средство и... вывел усачей. А заодно с полсотни кур, породистого кобеля, соседскую свинью со всем семейством и проезжего функционера либерально-демократической партии. Вдобавок, надо еще подумать, отчего Марксистовы жабры, что с правой стороны, вдруг заспешили на свидание к богу? А он: «Чего греха бояться, коли и так черти снятся?»