Коста Брава - [3]
Как только чемоданы были уложены, я положил их в багажник машины. В сумке для ручного багажа, которую я оставил в отеле, лежал самый необходимый минимум. Я был готов ко всему.
В последующие дни ситуация нисколько не изменилась; наоборот, события только ухудшались. То тут, то там, группы людей сдержанно обсуждали происходящие события. На маленькой городской площади и в окрестностях слышались выстрелы, а вдали раздавались глухие разряды гранатомета. Запасы продовольствия иссякали быстрыми темпами и становились невосполнимыми.
Я снова занял свое место на деревянной пляжной скамье и обвел взглядом голубую поверхность воды, которая искрилась под лучами свинцового солнца, как если бы ничего не происходило.
Пляж, обычно заполненный людьми был абсолютно пустынным; с морской поверхности исчезли даже белые и разноцветные парусники, придававшие берегу праздничный вид.
Склонив вперед голову ко мне медленно приближался мальчик. Он был один. Не доходя несколько метров до моей скамейки, он остановился, окидывая взглядом окрестности, как если бы он чего-то опасался. Затем он продолжил свой путь, дошел до скамьи и уселся. Судя по его frescо, летней легкой одежде, он принадлежал к состоятельному сословию. Его поведение выдавало гордую натуру, вопреки беспокойству, читавшемся на его лице. Он посмотрел на меня своими голубыми глазами. Его взгляд меня взволновал. Он соучастное мне улыбнулся, как если бы мы были давно знакомы. Какая чудесная встреча! Мы пристально смотрели друг на друга и каждый раз я испытывал одно и то же волнительное чувство.
«Senor, quiere Vd. ayudarme?»[7] — спросил он, глядя в одну точку прямо перед собой.
Он желал, чтобы я пришел ему на помощь. Что же с ним стряслось? И он поведал мне, иностранцу, свою историю, а вернее трагедию, которую он только что пережил. Несколько дней назад его отец был убит и внезапно он оказался совсем один. Его мать была мертва. Перед смертью отец советовал ему бежать во Францию, если ситуация не изменится к лучшему. Со вчерашнего дня он ничего не ел и у него не было денег. Вот если бы я только мог дать ему что-нибудь пожевать, сошел бы даже кусочек хлеба…
В его взгляде не было ни малейшего страха, как то следует любому уважающему себя испанцу. Я взял его за руку и вложил ее в свою ладонь.
«Как тебя зовут?»
«Хуан Хосе».
«Сколько тебе лет?»
«Двенадцать».
Двенадцать лет и уже пережить такую драму! Уводя Хуана Хосе в отель, мое сознание было наполнено смятением: что стоили мои трудности по сравнению с его горем!
На другом конце стола, напротив спокойного Хуана Хосе, потрясшего меня своей красотой, я чувствовал, как мое сердце наполняется состраданием. Своими тонкими детскими руками он машинально орудовал вилкой и ножом и, казалось, больше не думал о случившимся. Его черные как смоль волосы были зачесаны назад и слегка припухшие, красиво выгнутые губы, делали его лицо более чувственным. Несмотря на свой нежный возраст, у него была развитая мускулатура и он был хорошо сложен в плечах. Его смуглое лицо выдавало в нем андалусский тип, но никак не каталонца. Я не стал задавать ему излишних вопросов, в это военное время, мне показалось это неуместным. Хотя я не знал откуда он родом (и даже его фамилия оставалась для меня тайной) я считал его своим давним знакомым — мы понимали друг друга с полуслова.
Официант подал нам arroz a la cubana.[8] Ввиду ситуации в стране, кушанье было хорошим, если не сказать отменным. Завсегдатаи успели уже покинуть отель и в столовой можно было видеть только военных. Их винтовки стояли возле стульев и даже лежали на столе.
У некоторых на щеках была трехдневная небритость. Словоохотливые и возбужденные, они говорили о скором вооруженном восстании и о грядущей новой эре.
Вдали снова послышались оружейные выстрелы. Взгляд Хуана Хосе внезапно застыл. Он невольно выронил из правой руки вилку и принялся разминать кусок хлеба, который он держал в другой руке. Он попытался что-то сказать, но его губы сжались сами собой. Мне показалось, что в этот момент он отсутствовал и его мысли были очень далеко.
Официант принес кофе и бросил на мальчишку удивленный взгляд. Встав со стула, я схватил Хуана Хосе за руку и сказал официанту примерно следующее: «Он плохо себя чувствует, наверное у него еще не прошли боли в животе. Я отведу его в номер и там же я выпью кофе». Хуан Хосе машинально проследовал за мной по пятам. Оказавшись в комнате, я снял с него alpargatas и налил ему немного коньяка. До того как я успел его заставить сделать глоток, он разразился рыданиями, уткнувшись лицом в подушку. Это была реакция на испытания, которые он стоически преодолел: он плакал горячими слезами… Его рыдания прерывались обрывистыми фразами papa… no puedo mas. Естественно, он больше не мог держать в себе то, что случилось.
«Te ayudare en lo que pueda».[9]
Я погладил пальцами его черную шевелюру. Он успокоился. Слезы облегчили его на некоторое время. Он выпил глоток коньяка.
«Постарайся немного поспать».
Его взор снова засиял, дав тем самым понять, что мальчик меня понимал.
«Хорошо, я попробую».
Усевшись за стол перед окном, я наблюдал сквозь припущенные жалюзи за тем, что происходило снаружи. Было около четырех часов пополудни, судя по отражению солнечных лучей на бульваре и море. Недалеко от променада стояли два грузовика с открытыми кузовами, где сидели вооруженные люди в рубашках с коротким рукавом. Некоторые из них казались еще юнцами, вчерашние мальчишки. Кто-то скручивал сигары, кто-то заряжал ружья. Над водительской кабиной каждого грузовика развивался большой красный флаг. С двух сторон на кузове были написаны краской три буквы
