Космос. Марс - [12]

Он выбрался из скафандра, вытянул руки и ноги. Суставы хрустнули, звук показался слегка приглушенным. Надписи на стенах, дверях, приборах были перевернутыми вверх ногами. Молчанов взмахивал руками, надеясь перевернуться. Спустя несколько попыток он решил оставить эту затею – больше нет нужны задумываться о полах и потолке. Разве это не настоящая свобода?

Молчанов перемещался по кораблю, цепляясь за специальные поручни или за любой попавшийся закрепленный предмет. Это напомнило ему занятия по подводному плаванию в детстве, когда он нагруженный двумя баллонами с воздухом, собирал на дне глубокого бассейна пластиковые номерки из гардероба.

Хотя Молчанов и изучил план станции назубок ему не сразу удалось сориентироваться. Модули станции соединялись друг с другом через переходы, бывали и такие, которые соединяли сразу по четыре модуля. На развилке можно было окончательно запутаться, так как модули казались абсолютно одинаковыми. Молчанов решил, что причиной могла стать головная боль или нервное перенапряжение. Как оказалось, тут он не был одинок. Нака тоже заплутала. Покровский выступил в роли экскурсовода. Казалось, он знает о станции больше чем сетевая библиотека.

— Мой отец был в третьем экипаже. Вот его предполетное фото, — он протянул, изъеденную полосами фотографию.

Нака аккуратно взяла в руки фотокарточку, будто та была сожженной бумагой, готовой рассыпаться в прах.

— Похожи? — спросил Покровский.

Она растерянно взглянула на Покровского, потом на фотографию.

— Очень похожи, — сказала она и улыбнулась неуверенно.

Покровский искоса поглядел на нее.

— А который из них мой папа? — с азартом спросил он.

Нака указала пальцем на мужчину крайнего справа. Наверное, она выбрала его из-за сходства в форме подбородка, напоминающего английскую букву «W» с глубокой ямкой в центре.

Покровский элегантно улыбнулся, подмигнул Наке и улетел.

— Я не угадала?

Молчанов пожал плечами.

Поврежденную обшивку давно заменили, однако нотки гари сохранялись повсеместно, и казалось пропитали даже металл. Станция выглядела так, будто ее бросили в один момент, как если бы в обжитом годами доме внезапно исчезли хозяева. На стенах висели старые компьютеры с плоскими экранами. У отца Молчанова был такой. Кажется, их называли ноутбуками. На липучках к стенам крепились отвертки, планшеты с изношенной от времени бумагой, фотографии, предметы одежды, мотки проводов, фонарики, объективы к фотоаппаратам. На некоторых вещах остались следы оплавления.

Несмотря на историческую ценность многих предметов, любой лишний килограмм – это дополнительная энергия на разгон, поэтому приказ командира Скотта Стивенсона звучал беспощадно: «Избавиться от всего лишнего». Молчанову пришлось вручную демонтировать львиную долю приборов в лаборатории. Он искалечил руки в кровь пока откручивал проржавевшие болты. От повышенной влажности во время консервации станции, большинство приборов, о работе с которыми он мог только мечтать, как ни печально, вышли из строя. Когда уборка была закончена лаборатория напоминала новенький салон автобуса, в который еще не успели поставить пассажирские кресла.

Весь ненужный хлам переместили в грузовой корабль. Еще в конце двадцатых он привез одному из последних экипажей воду и припасы, после чего из-за неисправности навечно стал частью МКС, как внезапно вскочивший на теле прыщ. Ивану Покровскому понадобилось около часа работы в открытом космосе. Грузовик развалился на тысячи осколков и сгорел в атмосфере, словно бутылка из-под шампанского, которую на счастье разбивают о корпус корабля перед спуском на воду.

Покровский настоял на том, чтобы поселиться в бывшем российском сегменте, хотя для всех членов экипажа каюты подготовили в жилом модуле. Командир Стивенсон не возражал. Спецкостюму Покровский предпочел какой-то ширпотреб – костюм советского космонавта прошлого века с нашивкой на груди в виде серпа и молота. Костюм сшили по старым лекалам, но он все равно выглядел поредевшим, как прямиком из музея. Современный экземпляр был выполнен в ярко-голубом цвете со вставками зеленого на плечах и штанинах (разработчики хотели, чтобы экипаж не забывал цвета Земли). Ткань была приятная и мягкая, отталкивала воду и не маралась. Сшитый по индивидуальным параметрам костюм сидел, как влитой. Нака выглядела в нем особенно органично. Костюм подчеркивал ее миниатюрную точеную фигуру, худенькие ножки и руки выглядели совсем хрупкими, почти детскими. Меньше всего повезло Ричарду Пателу, которому от отца-индуса досталась знатная фамилия и не менее внушительная внешность почтенного махараджи. Известный своим щегольством и экстравагантным вкусом в одежде, доктор Пател выглядел в костюме, как преподаватель физкультуры где-нибудь в Сиэтле. Так и хотелось повязать ему на шею привычный бежевый шарф, и надеть черный пиджак с лаковым отблеском.

Вечером безнадежно уставший экипаж собрался в командном модуле на ужин. Молчанов с отвращением тянул из трубочки сублимированный суп с привкусом мяса и соленых огурцов. Требовалось поддерживать энергетический баланс даже через «не хочу», несмотря на тошноту. От взгляда на мясные консервы к горлу подкатывал ком. Покровский, напротив, уплетал рыбу за обе щеки и болтал напропалую о прошедшем выходе в открытый космос: где какие болты открутил, что отпилил и какие красоты успел разглядеть. Ричард Пател и Нака Миура слушали внимательно. В отличие от них командир Стивенсон хоть и присутствовал, сознание его, кажется, витало далеко за пределами корабля. Лицо командира напряглось, глаза двигались редко и только по делу. По-видимому, он нервничал перед предстоящим запуском.