Космопорт, 2014 № 01 (2) - [32]

— Ты всеведущий, и знал, что так будет!

— Как ты можешь об этом судить? Если бы я знал всё заранее, то ваша свобода не стоила бы истёртого песо. Это была бы не свобода, а обман. Свободу можно дать, только отказавшись от всеведения, а значит, от всемогущества. Чтобы вы могли быть людьми, я перестал быть богом. И какими же людьми вы стали?

На картине уже не было маски висельника. На Диего смотрело то самое лицо, которое он искал и не мог найти.

— Тогда приди и накажи нас, всех, кто злоупотребил твоей милостью.

— Вы уже наказаны. Второго пришествия не будет, и суд уже состоялся. Мне противно на вас смотреть. Я говорю с тобой, потому что ты единственный, кто сумел разглядеть бога в испорченном мальчишке. Хочешь — считай это карой, хочешь — наградой, но больше такого не будет никогда. Ты можешь изрезать полотно на куски, или переписать картину сотню раз, но не заставишь меня повернуться к вам лицом…

Говорить было не о чем. Диего молча стоял перед распахнутой картиной. Там, в полутьме мастерской, перекликаясь с цветом стружки, сияли золотые локоны, блестела от пота согнутая спина, и неумолчно шоркал рубанок, до немыслимого совершенства выглаживая перекладину креста.

Оксана Дрябина и Святослав Логинов [11] Фэнтезня против фэнтези, или Есть ли шанс выжить?

Для меня книги похожи на людей. Одни запоминаются как недолгий, случайный сосед по купе, с которым любопытно скоротать время под стук вагонных колёс. Впечатления от других — словно визит к плохому стоматологу, вызывают раздражение и желание побыстрее всё забыть. К каким-то после прочтения возвращаешься хотя бы раз в полгода. Это — старые друзья. Они всегда тебе рады и готовы к умной, интересной беседе. А есть ещё книги, встречи с которыми запоминаешь надолго. Мысли и ощущения, на которые они тебя натолкнули, врезаются в память на всю жизнь.

Такими для меня стали книги Святослава Логинова «Многорукий бог Далайна», «Свет в окошке» и многие, многие другие. Признаюсь, Святослава Владимировича интересно не только читать, но и слушать — он замечательно декламирует, великолепно поёт. Особое же удовольствие мне как филологу доставляют беседы на теоретико-литературные темы. У Святослава Владимировича неизменно есть собственный взгляд на многие явления, не всегда мне близкий, но неизменно — своеобразный.

Основная тема нашей сегодняшней беседы — фэнтези. Она (оно? он?) давно уже заняла в нашей фантастике почётное место, догнав и перегнав по тиражам многие другие направления и ответвления. Однако до сих пор среди критиков идут споры. Они пытаются определить максимально точно её границы, выверить законы, действующие на территории этой обширной и населённой самой разнообразной фауной страны.

ОД: Что Вы понимаете под «фэнтези»? Есть ли точные признаки, которые помогают понять, что перед нами именно фэнтези?

СЛ: Если договариваться о терминах, то начинать надо с фантастики как таковой. Лучшее определение фантастики дано Стругацкими и звучит оно приблизительно так: фантастическим называется художественное произведение, в котором сюжетообразующим является приём введения странного, очень маловероятного или вовсе невозможного. При этом обычно забывают, что определение это даётся для читателей с современной ментальностью. Для человека с мифологическим мышлением нет ничего невозможного и даже странного. Древние греки верили и в кентавров, и в циклопов, и в великое множество богов, которые непрерывно вмешивались в человеческие дела. Соответственно, какие бы чудеса ни живописал Гомер, фантастикой это не будет. Основы современного научного мышления заложены Френсисом Бэконом в его сочинении «Новый органон» в 1620 году. Замечательно, что первое научно-фантастическое произведение «Новая Атлантида» принадлежит также перу Бэкона, оно вышло в 1624 году, то есть фантастика и тогда отставала от жизни. Могут, правда, вспомнить «Утопию» Томаса Мора или некоторые другие сочинения, написанные ранее 1620 года и традиционно относящиеся к фантастике. Но если вдуматься, то ничего специфически-фантастического в «Утопии» нет. Неоткрытых земель в ту пору было полно, и социальное устройство у живущих там народов было самым разным. Так что я отношу появление научной фантастики к 1624 году.

Что касается фэнтези, то оно возникло как реакция на научно-естественное мировоззрение, становившееся всё более популярным. Соответственно фэнтези куда моложе фантастики научной. Конечно, некоторые относят к фэнтези Библию и мифы различных народов, но такой подход кажется мне в высшей степени некорректным. Точно также не стоит относить к фэнтези многочисленные рыцарские романы средневековой Европы. Антураж в них для того времени самый современный, а что касается великанов и драконов, то читатель искренне верил в их существование. Правда, и в наше время есть люди, истово верующие в эльфов и магические школы, но это уже пограничные состояния психики, а не литературы.

Что касается признаков, помогающих понять, что перед нами фэнтези, то этот признак один. Попробуем определить его на простом примере. Вот перед нами две повести Николая Васильевича Гоголя — «Нос» и «Вий». События обеих повестей абсолютно невозможны, однако, никому не придёт в голову называть повесть «Нос» фэнтезийной. Фантастика — да, но не фэнтези! А вот «Вия» любители фэнтези охотно запишут по своему ведомству.