Космополит. Географические фантазии - [10]

— Знаете, сколько в этом городе стоит матрац?

Я не знал, но догадывался, что с доставкой по каналам обойдется не дешево.

— В наших руинах, — заключила она, — хорошо живется одним водопроводчикам: тут все всегда течет.

Первый раз я попал сюда из Рима, где начинающие эмигранты ждали визу в Америку и обживали Италию с помощью пообтершихся товарищей, устраивавших экскурсии на Юг или Север. Я выбрал последнее направление, хотя, казалось бы, недавно оттуда приехал.

Путь к Сан-Марко лежал через барахолку с обманчивым названием «Американо». Русские всех национальностей торговали здесь скарбом, вырванным напоследок у империи. Хуже всего шли матрешки. Даже мы не знали, что с ними делать. Зато, как это повелось с древности, римляне ценили варяжский янтарь. И еще — ленинградский фотоаппарат «Смена» с цейсовской оптикой. Держа в одной руке камеру, а в другой бусы, я, приплясывая от нетерпения, торопился втюрить свой товар недоверчивым прохожим. Торговля шла вяло. Твердо по-итальянски я знал только слово «Чипполино». Зато говорил на латыни: «Exegi monumentum aere perennius». Дальше никто не слушал. Спас меня пожилой священник, решивший, что я учился в иезуитской школе.

Вооруженный барышом в 35 тысяч лир, которые можно было обменять на ящик сомнительного бренди, десяток замороженных кур или одну Венецию, я отправился на экскурсию с автобусом себе подобных.

К этому путешествию я готовился долго, точнее — сколько себя помню. Поэтому сперва я не увидел ничего, кроме чужих метафор. Но когда они стали складываться в город, неисчерпаемый, словно язык, и компактный, как словарь, я понял, что мне его хватит навсегда.

Между тем пришло время обедать.

— «Квадри» или «Флориан»? — спросил опытный вожатый.

Выбор был непростым. Перед каждым кафе стояло по белому роялю, и музыка звучала одна и та же, из «Крестного отца». Как это водится у русских, за нас решили писатели. Я вспомнил, что во «Флориане» сиживал Гёте. Из уважения к нему мы перешли площадь и, устроившись в тени колоннады, чтобы не лишать себя звуков и запахов, открыли по банке «Завтрака туриста», сопровождавшего нас от Бреста до Форума.

Примерно так я себе представлял переход Суворова через Альпы. В отличие от него, я решил сюда вернуться.

На этот раз я начал добираться к Венеции с тех ее колониальных окраин, что раньше назывались Далмацией. Здесь любил отдыхать Тито — во дворце Карагеоргиевича. Вышло так, что мы все трое жили в его доме, но в разных странах. Генералиссимус — в Югославии, мы с королем — в Черногории. Ее заново открыли всего за месяц до нашего визита, но марки новорожденной страны уже напечатали. Жалко, что невзрачные. В новой стране меня читали не меньше, чем в Сербии. Так что от раскола я ничего не проиграл, но и не выиграл — как обычно, моих читателей можно было собрать под одной крышей, на этот раз она была XII века.

Встреча началась с дипломатических даров. Хозяева принимали меня как образованного скифа. Чтобы поразить мою и впрямь восприимчивую фантазию, в соответствии с еще живыми в этих краях византийскими традициями мне преподнесли ископаемую диковину — двуглавого орла. «Отечественная разновидность этой державной птицы, — уверяет Татьяна Толстая, — носит на одной голове тюбетейку, а на другой — кепку».

В Черногории, однако, орла венчала корона.

— Неужели так и летает? — спросил я приветливого бургомистра.

— Только на парадах, — успокоил он меня.

Теперь на вопросы предстояло отвечать мне. Сидя в прохладной часовне, история которой была существенно длиннее американской, я купался во внимании черногорцев, путавших меня с кем-то куда более значительным, чем мне удавалось казаться. Чтобы не растерять благодушия, публика стремилась найти общий язык, помимо славянского. Я предложил грибы, которые заметил с утра на базаре. Затем, борясь за внимание и привыкнув считаться с национальными чувствами, особенно молодыми и ранимыми, я уверял хозяев, будто вижу разницу между ними и остальными югославами. Они в ней, впрочем, не сомневались.

— Мы, — без затей объявил мне директор музея, — выше всех в мире.

— Туркам не сдались турками?

— Да нет, просто длиннее. Рост был наиболее ценным, чтобы не сказать единственным, приданым наших бедных принцесс. Они улучшали породу выродившихся монархов всей Европы. Итальянский наследник, скажем, был таким шпендриком, что его чуть не застрелили на свадьбе.

В черногорской воинственности не приходилось сомневаться — музей устилали простреленные в боях знамена.

— В Вене флагов, может, и больше, но они в них сами дырки вертели, а у нас — от турецких пуль.

Я, конечно, не спорил, тем более что директор вел себя по-европейски. В графе «национальность», поспешно введенной в анкеты юной страны, он честно написал: «Не колышет».

— А где, собственно, Черногория? — спросил я, когда мы с ним поднялись на заповедную вершину.

— От горизонта до горизонта, — показал рукой директор, — если, конечно, не смотреть на юг — там, за озером, уже Албания. Ну и равнина не в счет. Зато горы наши. Тут уж точно ничего не растет. Бедность — лучшая крепость.

Моря отсюда видно не было, но раньше оно тоже было чужим. В древнем городе Будва пролегала граница между Турцией и Венецией. В сущности, так оно и осталось, но теперь границу между Востоком и Западом отмечали русские. Они стремительно скупали недвижимость, ибо, потеряв одну империю, торопились сколотить другую, обойдя на этот раз проклятые проливы.