Космология монстров - [70]

Последнее письмо Юнис

Дорогой Ной,

Первое, что я хочу, чтобы ты сделал, – это закрыл данное письмо и не брал его в руки до тех пор, пока меня не простишь. Я не шучу. Давай.

Ну ладно. Возможно, прошло уже полгода, и ты лежишь в кровати, свернувшись калачиком, отдыхая от домашних заданий, пока мама смотрит телевизор в соседней комнате. Или, может, ты читаешь его годы и годы спустя, сидя в кресле-качалке на крыльце какого-нибудь мирного дома престарелых с высокими окнами и большой зеленой территорией. Возможно, волосы твои уже поседели, а кожа стала пятнистой и дряблой. Этого мне не узнать. Я не вижу, и в этом вся проблема. Я не вижу тебя. Я не вижу вообще ничего, кроме того места, где сейчас нахожусь.

Сегодня 28 октября, и я сижу перед компьютером с выключенным светом. На улице ясная ночь, и сквозь шторы пробивается болезненно-зеленый свет уличного фонаря. Он борется со светом от монитора на полу позади меня. Борется за мою тень. Я упаковала все свои книги, компакт-диски и одежду в помеченные коробки. Осталось доделать последнюю рутинную работу. Я рассматривала разные альтернативы – в том числе самые соблазнительные, но все-таки выбрала старомодный метод. Я хочу оставить после себя беспорядок, но совсем небольшой. Когда вой и рыдания закончатся, вы откроете слив, включите свежую воду и без труда очистите фарфор от моих следов.

Я сделала это потому, что люблю тебя.

Пожалуйста, не думай, что это твоя вина. Я сожалею о том, что наговорила, и не сержусь за то, что ты угнал машину. Важно проговорить все до конца, потому что в таких ситуациях имеет значение лишь один вопрос: «Почему?» Если не изложить свой ответ (или ответы) с юридической точностью, то оставшиеся будут винить во всем себя. Люди эгоистичны и эгоцентричны – я это понимаю.

Когда я просыпаюсь по утрам, у меня все болит. Словно я болею гриппом, но без лихорадки и рвоты. Одна лишь боль и печаль от того, что я пережила еще одну ночь. Я понимаю, о чем ты думаешь: «Юнис, мы знаем, что твоя депрессия длится уже много лет. Именно поэтому очень важно, чтобы ты принимала лекарства». Проблема в том, что лекарства больше не действуют. Я принимаю их каждый день, но все равно испытываю боль. Когда я смотрю в зеркало, я уже не вижу своего лица. Я вижу медленно разлагающееся существо с черными кругами под мутными, расфокусировавшимися глазами и с треснувшими губами, которые кровоточат, когда я пытаюсь улыбнуться. Иногда люди говорят со мной, но я их не слышу, а если и слышу, то не знаю, что ответить. И чаще всего отвечаю невпопад. Как сегодня вечером.

Я не хочу быть такой. Я пыталась стать лучше, но никогда не сумею стать нормальной. Со мной всегда будет что-то не так. Как бы я ни старалась, что бы ни делала, но я всегда терплю неудачи. Я не стану спортивной, не стану красивой, и мальчики никогда не будут меня любить. И что хуже всего – я сама никогда не буду любить мальчиков. Ной, если ты когда-нибудь столкнешься с ней, и эта тема всплывает сама собой, скажи Брин, что мне было очень жаль, что я не родилась мальчиком. Не то чтобы я действительно хотела стать мальчиком, но я бы легко поменяла в себе все, если бы это помогло ей меня любить.

Я замираю всякий раз, когда слышу, как хлопает автомобильная дверца. Я встаю и подхожу к окну, думая, что это ты – уже остывший и готовый к еще одному разговору. Я представляю наши невнятные взаимные извинения, беспокойство на твоем простом открытом лице и понимаю, что мое мужество и решимость ослабнут, когда мы начнем восстанавливать соединяющий нас неуклюжий мост. Я предвижу, что не смогу устоять перед твоей потребностью жить без потрясений; что я заставлю себя прожить еще один день, неделю или даже месяц. Может, даже годы, лишь бы ты ни о чем не переживал. Но потом я смотрю в окно и понимаю, что это снова не ты.

Возможно, совсем скоро, на моих похоронах какой-нибудь заплаканный человек встанет за кафедру возле гроба и будет долго говорить о моем эгоизме. Да как я посмела? Какое я имела на это право? Я отвечу этому человеку так (и надеюсь, что вы передадите ему мои слова): позор вам! Кьеркегор[32] (кажется) сказал, что общество всегда накладывало табу на самоубийство только потому, что, когда человек убивает себя, окружающие его люди начинают сомневаться в ценности своих собственных жизней, и это вызывает у них дискомфорт. Подумай сам – что на самом деле делает жизнь прекрасной?

Что делало мою жизнь прекрасной? Выпуклость бедер Брин. Ее смех. Те рожицы, которые ты обычно корчил, когда я тебе читала. То, как папа смешил маму – да так, что она содрогалась всем телом. То, как танцевала Сидни, когда каждое движение, казалось, освобождало ее и придавало ей цельность. Те ощущения, которые я испытывала, когда печатала так быстро, что мой «Commodore 64» едва за мной поспевал. Поцелуй Брин на моих губах…

Я заперта здесь, в нашем домашнем семейном офисе, – вдали от всего (кроме возможности писать, конечно). В ловушке этого тела, в тупике линейного времени.

Недавно мне приснился интересный сон. Обычно мне снятся такие скучные вещи, как потеря ключей от машины или невыученный экзамен, но однажды я увидела во сне, как на пороге нашего дома появилась Брин и позвала меня с ней прокатиться. Мы сели в ее машину и поехали в ночь по незнакомой горной местности. Порванная кожаная обивка кресла ее машины царапала мне затылок. Двигатель уютно урчал, как самый милый в мире старичок, и все это время Брин просто смотрела на дорогу со странной улыбкой Мадонны. Мы не останавливались, чтобы поесть, заправиться или сходить в туалет. В этом не было необходимости.