Космология монстров - [32]
Однако ей приходится. Несмотря на танец, она теряет темп, вновь превращается в маленькую грустную Сидни, и ее опять затягивает в действие.
Она сидит в палате с папой, когда это происходит. Прошло две недели с тех пор, как родился ее младший брат Ной. Папа уже слишком слаб, чтобы держать его на руках, да и вообще, похоже, его не особо это заботит. Сидни все понимает. Зачем утруждать себя знакомством с ребенком, которого не сможешь вырастить? Юнис с мамой и младенцем в другой палате. Сидни редко их навещает. Она хочет быть с папой. Ей всегда нравилось оставаться с ним наедине, но по какой-то причине, даже когда они находятся только вдвоем в палате, она ощущает незримое присутствие кого-то третьего. Тот, кого она не видит, наблюдает за ними обоими.
И, словно этого жуткого ощущения недостаточно, последние несколько дней выдались совсем плохими. Хотя папа много писал и рисовал, теперь у него совершенно не осталось сил. Он смотрит в пространство, прерывисто дыша, а Сидни стоит рядом с ним и держит его за руку. Он, кажется, не замечает ее. Он словно пойман в ловушку собственного разума и сейчас находится наедине с собой. Но вдруг он сжимает ее руку и резко вдыхает, словно испытав сильную боль.
Он поворачивается и смотрит на нее широко раскрытыми глазами – абсолютно осмысленными и испуганными.
«Юнис была права».
«Папа?» – произносит Сидни.
Она не может больше вымолвить ни слова. Это единственное, что ей удается произнести под его пристальным взглядом, который жжет сильнее любого прожектора.
«Маргарет», – говорит он.
«Сидни… Это Сидни, папа».
«Рисунки… Чертежи… Все там… Ты должна…» – произносит он.
«Должна что?» – спрашивает Сидни.
«Он ищет нас. Теперь он знает наш запах».
Папа закрывает глаза. Его дыхание выравнивается. Она окликает его несколько раз, прежде чем замечает, что его грудь совсем перестала двигаться.
Поворот, поворот, поворот. Сидни вновь на сцене Склепа и теперь задыхается сама. Она сбавляет темп в четвертом арабеске Вагановой и попадает на похороны отца вместе с Юнис, мамой, мистером и миссис Рэнсом, всеми соседями, бабушкой и дедушкой Бирнами и бабушкой Тёрнер. Они все собрались у открытой могилы, пока священник произносит слова над папиным гробом. Ной начинает плакать, и мама передает его Сидни с просьбой подержать, пока он не успокоится. Сидни хочет спросить, почему бабушка Тёрнер не может взять его, но она и так знает ответ. Старушка выглядит ужасно. Кожа восковая, глаза ввалились. Через полгода у нее случится передозировка снотворного. Все скажут, что это был несчастный случай, но все будут знать, что это неправда.
Но это произойдет потом. А сейчас Сидни несет Ноя через кладбище и шепчет все нехорошие слова, которые знает, самым мягким успокаивающим голосом: «Ублюдок. Мразь. Сука. Тварь. Говнюк. Чтоб ты сдох!» Она несет его и изучает каждую надгробную плиту, мимо которой проходит. Все они твердые, с острыми гранями. Как легко было бы навсегда заткнуть рот Ною. И никто не будет по нему скучать, кроме разве что Юнис. Но Юнис и так всех любит. Вероятно, она скучает даже по высморканным ею соплям.
Но Сидни так и не решается бросить Ноя. Она ходит с ним взад-вперед, гладит по спине, бранит его и сердится на свою мать за то, что она отослала ее посреди прощания с папой. Это не последняя капля в длинной череде маминых неудач. Она продает дом, и семья переезжает в квартиру для бедных. Они теряют все.
Сидни вновь оказывается на сцене. Поворот, поворот, поворот. Так быстро, как только можно, а потом еще быстрее. Артистка Сидни должна быть единственной Сидни. Она поймет, что хочет папа. Она сделает все правильно. Она заставит его гордиться собой.
Часть третья
Тварь на пороге
– Сними это, Ной.
– Да пусть развлекается. В чем дело?
– Но он выглядит странно.
– Кому какое дело?
– Куда он пропал? Ной, иди сюда. У нас нет на это времени.
В августе 1989 года мне было шесть лет, и я прятался за пожелтевшими занавесками нашей паршивой квартиры, пока мама, Юнис и мамина партнерша по бизнесу Салли Уайт спорили о моем выборе одежды на вечер. Мы уже опаздывали на постановку «Звуки музыки» в средней школе Вандергриффа, но я упорно хотел надеть свой любимый костюм: дешевую тонкую маску и фальшивый плащ, который продавали летом во время показа нового фильма про Бэтмена. Когда Салли мне его купила, я носил этот костюм, не снимая, целую неделю.
Я почти не слушал, о чем они говорят. Занавески в гостиной висели перед раздвижной стеклянной дверью маленького атриума нашей квартирки, и я повернулся, чтобы посмотреть на него. Каждая квартира в нашем доме имела дополнительное пространство без крыши размером три на три с половиной метра, ограниченное с трех сторон (в нашем случае – это окно моей спальни с одной стороны, глухая стена материнской ванной комнаты с другой и раздвижная стеклянная дверь гостиной с третьей). Четвертая стена отделяла наш атриум от соседского. На стыке между моим окном и стеной матери стоял угловой диванчик. В целом это было что-то вроде балкона или заднего крыльца бедного человека – кусочек неба, который вы можете назвать своим, но без надежды увидеть отсюда ваш район или хотя бы парковку. Более возвышенная душа могла бы назвать этот прямоугольник треснувшего бетона «местом для уединения», но по моему собственному опыту здесь было трудно испытывать что-то еще, кроме ужасного чувства заточения.
