Космический ключ - [46]

...Вздохнув, старик поднялся с колен. Хвала Всемогущему, ему есть что вспомнить. А впереди – новые подвиги, новая слава и новая добыча.

С верблюдами в поводу он спешит к колодцу. Животные еле плетутся, поводок оттягивает руку. Странно, неужели не чуют близости воды?

Подгоняя их хриплыми выкриками, старик взбирается на бугор и замирает в недоумении и тревоге. Нет, он не заблудился, вот и мазар с изображением пяти пальцев – символом еретиков-исмаилитов... Но где ж колодец? На месте его апан – неглубокая, заросшая колючкой яма... Проклятые кулы, ублюдки, лодыри, – они так и не расчистили его с тех пор. С тех самых пор... А этот лживый гонец, сын гиены! «Вода свежа и сладка, как шербет»... Хоп, хоп, – погоди, дотянется и до тебя рука Эрсарихана!

Верблюды глухо ревут, плюются, мотают головами. Проклятые животные, уже учуяли растерянность хозяина. Ничего, ничего, они еще послужат, до конца послужат святому делу... Ударами палки усмирив упрямого старого нара-вожака, Эрсарихан поворачивает верблюдов на юг. В развалинах древней крепости Кала-и-хумб – оружие и джигиты. Но, кроме того, там вода, там жизнь!

ГЛАВА 19 «Много слов – ноша для осла»

Он был страшен, этот бедняга. Запавшие темные щеки и провалившиеся глаза под косматыми бровями, жалкий оскал запавшего рта, реденькая, перепачканная слюною и песком бородка...

– Скорее фляжку! – дрогнувшим голосом воскликнула Гульнар.

Черкез приподнял голову старика. Начисто выбритая, она блестела на солнце белым, лишенным загара черепом.

– Пейте, отец.

Старик схватил фляжку трясущимися руками. Вода заструилась по бороде, залила обнажившуюся впалую грудь.

Молодые люди переглянулись.

– Вовремя же мы подоспели, – заметила Гульнар.

Старик бросил на них быстрый взгляд. Да, поспели вовремя. Но они здесь, конечно, ни при чем. Воля Аллаха! Всемогущий не мог оставить своего воина в беде.

– Спасибо, дети мои, – возвращая фляжку, с достоинством поблагодарил он. – Бог воздаст вам за доброе дело.

Огромный кудлатый пес притащил в зубах его белый тельпек, оброненный по дороге.

– Возьмите, отец, – забирая у собаки папаху, проговорил юноша.

Старик надвинул на голову тельпек, запахнул халат, огладил бороду и сразу преобразился в почтенного, преисполненного чувством собственного достоинства аксакала. Вопрос, вертевшийся на языке Черкеза, так и остался незаданным. «Много слов – ноша для осла», – вовремя вспомнилась старая поговорка. Нет, нет, он не унизит себя недостойным любопытством. Старик сам расскажет о себе, когда сочтет это нужным.

Эрсарихан вскарабкался в кабину вертолета, опираясь на руку почтительного юноши. Девушка услужливо опустила перед ним откидное кресло, и старик ответил ей усталым, благодарным взглядом. Хоп, хоп, – пока все идет неплохо. Не следует только показывать юнцам, что силы уже вернулись. Так легче будет выгадать время, избежать расспросов.

– Куда доставить вас, отец? – вежливо осведомился юноша.

«В Кала-и-хумб, дружок», – чуть не сорвалось у него. Нельзя, опасно. Джигиты могут открыть огонь.

– Не знаю, – простонал он, прикрыв глаза. – Не знаю. Мне так плохо, сынок...

– Скорее в город! – заволновалась девушка. – Вам надо к врачу, в больницу.

– Нет, нет, никаких врачей, доченька! Кусок кошмы, тень над головой и чаша доброго кумыса – вот все, что требуется старому Азизбеку. А город далек. Я устал, я так устал...

– Я заброшу вас к своему отцу, – решил Черкез. – Он пасет здесь недалеко, в песках.

Вертолет плавно оторвался от земли. Эрсарихан исподволь оглядел просторную кабину. Взгляд задержался на легкой курточке, перекинутой через спинку кресла: на борту ее алел комсомольский значок. Эрсарихан вздохнул. Отступники, конечно, как может быть иначе! Нелегко будет отделить плевелы от семени доброго. Много, много иступится мечей... Впрочем, этим двоим можно оказать и снисхождение. Они ведь послужили орудием Аллаха! Хоп, хоп, – пусть никто не скажет, что Эрсарихану чуждо чувство благодарности. Да, им будет дана возможность искупить тяжкий свой грех.

Девушка взглянула на часы и включила радио. Передавали последние известия. Сменяя один другого, дикторы говорили о весенних полевых работах, о новом спектакле МХАТа, о месторождении вольфрама, открытом геологами на Камчатке, о только что задутой домне и о подвиге советских моряков в Баренцевом море. Эрсарихан, настороживший уши при первых звуках радио, все более и более мрачнел. Злорадное ожидание постепенно уступало место тревоге.

– А что, доченька, – не выдержал он, когда передача известий окончилась, – не сообщали ни о чем, таком... недобром?

– О недобром? – удивилась девушка.

– Недобрые слухи, – замялся Эрсарихан. – Говорят, кое-где зашевелились басмачи.

– Басмачи?!

– Басмачи, – Эрсарихан сделал скорбное лицо. – Басмачи, будь они трижды прокляты.

Громкий смех был ему ответом. Да, да, она весело смеялась, эта наглая девчонка!

– Басмачи! Ну какие же сейчас могут быть басмачи, отец?

На минуту он растерялся. Вспомнился гонец: толстомясое, рыхлое лицо, бегающие глазки менялы, мятая парусиновая фуражечка – так ли должен выглядеть вестник газавата? Но пароль произнесен был верно, ему оставалось только подчиниться. Ачил-кудук? Что ж, здесь гонец солгал, но это ни о чем еще не говорит. Не для того же оберегали его столько лет... Нет, нет, это только начало. В Кала-и-хумбе его, конечно, ждут. Ждут для больших, для великих дел!