Космический ключ - [23]

Эверетт невольно вздрогнул. И не столько от зловещего смысла этих слов, сколько от тона, каким были произнесены они.

– Странная у вас манера шутить, О'Лири.

– Я только хотел напомнить: «Пути господни неисповедимы». Так утверждают, во всяком случае, эти чудаки-христиане.

– Чудаки-христиане?.. Но вы...

– Да, Эверетт, да, да, да, – О'Лири так стремительно схватил стакан, что густая, золотистая жидкость плеснула на столик. – Я больше не католик, не христианин. Я – парс.

Эверетту показалось, что он сходит с ума.

– Вы – парс?! Но это давным-давно умершая религия!

– Не мало было воздвигнуто человеком храмов, – тем же многозначительным, угрюмым тоном продолжал О'Лири. – Большинство их лежит в развалинах. Вы говорите, учение Заратуштры мертво? Поезжайте в Индию, в Бомбей, там найдете стотысячную общину парсов. Под Тегераном вы встретите целые деревни – они зовут себя гебрами. А сколько приверженцев истинной религии рассеяно по свету? Мы должны объединить их, Эверетт!

– Мы?!

– Мы с вами! О, вы еще придете к нам, это неизбежно, да, да, да. Это неизбежно, как ежедневное возвращение Великого Светила. Что вы так смотрите? Думаете – пьян?

– Вас не так просто понять, О'Лири. Католик и вдруг...

– Не просто, – усмехнулся физик. – Вот если б мы вместе побывали у нацистов... Христианское всепрощение? Нет, нет и нет! Борьба, яростная борьба со злом – вот истинное предназначение человека. Так сказал Заратуштра!

«Да он не в своем уме! – догадался Эверетт. – Конечно же, как не сообразил я раньше!»

Рассеянно слушая О'Лири, с жаром излагавшего содержание Зенд-Авесты, священной книги парсов, Эверетт тщетно пытался собраться с мыслями. Блер с его необузданным честолюбием, всемогущий Апостол-привратник, ирландец-огнепоклонник... Что объединяет их?

Смутные подозрения вновь овладели Эвереттом.

– Скажите, О'Лири... Человек, о котором упомянули вы вчера, – кто он?

– Т-с-с.., – как и накануне, понизил голос ирландец. – Его имя под запретом. Могучий Агура Мазда отвернулся от него, и он исчез, растаял. Так тает утренний туман под лучами Великого Светила.

ГЛАВА 10 Хлыст доктора Эверетта

В эту ночь Эверетт долго не мог заснуть. Склонившись к радиоприемнику, бездумно вращал ручку верньера, выхватывая из эфира всплески джазов и разноязычный говор. Одиночество, с которым, казалось, свыкся уже давно, вдруг навалилось тяжким, почти непосильным грузом. «С чего бы это? – недоумевал он. – Уж не схожу ли я с ума в этом чертовом Альджаубе!»

«Работа! – решил он утром. – Я ничего не знаю, кроме работы. Не знаю и не хочу знать».

И он погрузился в исследования, забыв обо всем на свете.

Работать было удивительно легко. Все указания его, даже простые пожелания, выполнялись безоговорочно и молниеносно. Апостол оказался истинным Чудотворцем. За какие-то сутки над всем участком, отведенным под облучение саранчи, на высоте десяти метров был натянут пластмассовый светопроницаемый купол. С той же быстротой, как по мановению волшебного жезла, преобразился и сам участок. Две широкие канавы протянулись вдоль него, увлажняя песок, по берегам их высадили тростник – лучший корм для созревающей шистоцерки.

Убедившись, что облученная саранча приступила к яйцекладке, Эверетт, оставив все на Мэй, занялся «хлыстом». Здесь дела шли далеко не так успешно. Абу-Сир приходил в подлинное отчаяние. И было от чего. Саранча определенно отказывалась реагировать на звук. Не обращая внимания на сирену, она невозмутимо перемалывала пищу.

– Придется подождать, – решил наконец Эверетт. – Подождем, пока на участке мисс Сногсби не созреет новое поколение стадной разновидности.

Абу-Сир вопросительно взглянул на своего руководителя.

– Здесь ее слишком мало, – пояснил ученый. – Я хочу провести наблюдение над целой стаей.

О'Лири он изложил свою мысль подробнее:

– Если из кубышек выйдет полноценная стадная разновидность, то, созрев, она начнет проявлять стремление к полету. Мы и «подслушаем» ее сигналы.

– Да, да, да, – как и всегда, сразу загорелся физик. – Верная мысль. Я подготовлю аппаратуру.

Хотя на участке Мэй появились личинки, об успехе опыта судить было еще нельзя. Первый возраст саранчуков имел чисто зеленую окраску, свойственную как стадной, так и одиночной форме. Но уже у второго возраста отчетливо обозначилась темная пятнистость на груди. Мэй немедленно доложила об этом по телефону.

– Отлично, – обрадовался Эверетт. – Сообщайте мне, пожалуйста, после каждой линьки.

Число и размер пятен постепенно увеличивались. А через несколько линек зеленый цвет полностью исчез, уступив желтовато-коричневому. Саранчуки четвертого возраста имели уже ярко выраженную стадную окраску: желтую с черными пятнами.

– Они начинают скулиживаться, – позвонила однажды Мэй.

– Хорошо, хорошо, – заволновался Эверетт. – Сейчас же еду.

Вспомнив, с каким интересом относился к этим опытам О'Лири, он пригласил его с собой.

– Скулиживание? – не понял физик.

– Кулигой мы именуем стаю саранчи, сгрудившуюся для полета, – пояснил Эверетт. – Скулиживаться – сбиваться в стаю.

Обнесенный плотной сеткой участок буквально кишел взрослыми насекомыми. Большинство их плотно сгрудилось среди начисто объеденных кустов гелиотропа. От тростника тоже осталась лишь древесина. Последние дни пища сюда доставлялась извне.