Космаец - [111]

— Товарищ, — позвал ее Космаец и соскочил с лошади, — садись верхом… И какой черт тебя понес сюда, — сердито бросил он.

Десанка взглянула на него заплаканными глазами, быстро отвернулась и еще теснее прижалась к Катице.

— Не нужна мне лошадь, — отказалась она.

— Не ребячься, Десанка. — Катица потянула ее за руку и потащила к лошади: — Раде, помоги ей взобраться в седло.

— Я сказала, не надо, — Десанка хотела вырваться, но Космаец схватил ее на руки и поднял. Она крепко обняла его за шею, как женщина может обнимать только любимого человека. И когда он усаживал ее в седло, она с трудом оторвала руки от его шеи.

Взгляды их встретились. Десанкин глубокий и загадочный, сухой и укоризненный Космайца.

— Катица, ты иди с ротой, я буду попозже, — сказал Космаец. — Придешь в село, сходи к интенданту и попроси у него башмаки для санитарки.

— Я ей обещала, если у интенданта найдутся.

— Попроси его хорошенько. Для вас, женщин, у него всегда есть кое-что.

— Ох, как с ним трудно разговаривать, — вздохнула Катица.

Интенданта долго не было. Он мотался по селу с председателем народного комитета, собирал продовольствие для батальона и явился в штаб уже в сумерки. Это был известный скряга. Легче было у нищего выпросить кусок хлеба, чем у батальонного интенданта лоскут на заплатку.

— Ботинки говоришь? Для санитарки? И брюки? — уже десятый раз переспрашивал он Катицу и, почесывая затылок, тяжело вздыхал. — Где, товарищ, я все это возьму. Нет, ей-богу, нет.

— Комиссар приказал, чтобы вы дали, — не отступалась Катица.

— Ему хорошо приказывать, а если у меня нет. Ей только ботинки и брюки надо?

— И куртку бы неплохо, но без брюк и без ботинок я от вас не уйду.

Несколько минут интендант молча курил.

— Для санитарки, говоришь, башмаки? Сколько воюете, и не в состоянии одну санитарку одеть.

— Да нам все попадаются большие ботинки.

— И брюки большие?

— Я прошу вас, не одевать же девушке мужские брюки. Да она в них как пугало будет.

— Ох, и во что мне только вас обувать-одевать, много ведь вас.

— Комиссар приказал, если не дадите, явиться к нему, — Катица пустила в ход последнее оружие.

— А зачем я ему понадобился?

— Наверное, чтобы вам лично приказать.

— Мне? — интендант уставился на Катицу.

— Вам.

— Эх, черт тебя побери, иди, бери, что надо, — интендант замахал руками. — Только больше не являйся ко мне, пока война не кончится.

Через несколько минут Катица принесла новые желтые башмаки и женские брюки из итальянского сукна и положила их на колени Десанке.

— Бери, тебе как раз впору будет.

Десанка покачала головой.

— Нет, мне ничего не надо, — сухо ответила она и встала. Ботинки и брюки упали на пол.

— Слушай, другарица, ты, как комиссар, наверное, сможешь перевести меня в нашу сербскую бригаду. Она тоже в этом селе стоит.

Катица удивленно поглядела на нее.

— Десанка, я не понимаю тебя. — Катица наклонилась и подняла упавшие вещи. — Может быть, тебя кто-нибудь обидел? Идем ко мне в комнату, расскажи мне, что тебе у нас не нравится.

— Никто меня не обижал. Я сама не хочу с вами, хорватами, вместе воевать. Вы убили моего брата.

— Глупый ты мой ребенок, — улыбнулась Катица. — Разве это мы убили твоего брата? Его усташи убили.

— Хорваты.

— Усташи, — поправила ее Катица.

— Это меня не касается.

— Ну хорошо, а почему ты меня ненавидишь? Я не хорватка.

— Неправда.

— Ей-богу, я настоящая сербка. Конечно, среди нас есть и хорваты, и черногорцы, мы все вместе воюем против фашистов.

— Мне сказали, что все, кто перешел из Боснии, хорваты.

— Брось, кто это тебя так обманул?

— Джока мне рассказывал.

— И ты ему веришь?

— Он ведь серб от Сувобора.

— Космаец тоже серб с Космая.

— Джока говорит, что это неправда, и Космаец взял это прозвище, чтобы привлекать сербов на свою сторону.

«А, так вот что за птица этот Дачич», — подумала Катица и вспомнила свой недавний разговор с потпоручником.

— Десанка, Десанка, ну какой же ты еще ребенок. — Катица обняла ее и потянула к себе в комнату. — А я считала, что ты умнее.

Десанка и сама засмеялась. У нее в голове все перемешалось. Не спеша она надевала последние чулки Катицы, руки у нее дрожали. Две слезинки жемчужинами повисли на ресницах девушки и переливались в сверкающих отсветах лампы, висевшей на стене.

IX

Космаец вздохнул и проглотил невидимую слезу. Глядя на родные горы, которые взрастили его и наполнили его грудь живой силой, он все еще не верил, что снова стоит у их подножия. Все вокруг было знакомо: островерхие холмы, крутые скалы, плоскогорья, глубокие овраги, поросшие лесом. Сейчас лес окрашен в золотые тона осени, он спускается с гор и открывает тесные долины, утыканные двумя рядами домиков. Потом идут густые сливовые сады, за ними обнесенные живой изгородью виноградники с маленькими шалашами и утопающие в вечерних сумерках белые дома с остроконечными крышами и высокими трубами — все это не просто знакомо, все до боли дорого.

Ой, Космай, леса густые.

Армии прошли большие,

Кровь горячую пролили,

Кровью землю затопили,

Затопили землю, как цветы, росой,

Некому ходить теперь по земле родной.

На голос партизана откликнулось эхо глубоких ущелий. Эхо повисло над селом, неслось над лугами и лесочками, как эхо первых партизанских выстрелов, грянувших на Космае, выстрелов, что звали людей на восстание. Раде смотрел на несчастный хмурый Космай. Горы были мертвы… На опушках, как поломанные кости, торчали спаленные загоны для скота, нигде не видно овец, не слышно звона колокольчиков. Спускались холодные сумерки, словно спешили все спрятать, и Космаец потихоньку повернулся и пошел к деревне. Он был озабочен и молчалив. Но, войдя в тесную комнату, где расположилась канцелярия, он позабыл обо всем. Посреди небольшого квадратного стола горела лампа, вокруг сидело несколько человек.