Кошмары - [15]

Грушенька посмотрела на него вскользь, потом оперлась руками о постель, положила голову на ладони и, глядя на Стахова, тихо и скорбно продолжала:

— Двадцать лет, как один день, и за двадцать лет не видела я солнца — все ночь была!.. Да и теперь я не верю... Не может быть, чтоб это уже конец!.. Верите ли, Василий Иваныч, я вот гляжу на вас и вся трясусь от страха, что, может, это так и все еще пойдет, как было!..

Как рыба, выброшенная на берег, Стахов только разевал и закрывал рот. Глаза его с выпятившимися до последних пределов белками, полные, как прежде, смертельного ужаса, казалось, не могли оторваться от лица женщины. В горле у него клокотало. Лицо все больше и больше багровело. Огромная грудь выпятилась страшным бугром и не опадала.

Но его руки, с искривившимися и трепетавшими пальцами, делали какие-то осмысленные движения, и за пальцами бессильно тянулось все тело.

Подушка с кислородом лежала на расстоянии всего какого-нибудь аршина...

Один глоток воздуха!..

Грушенька, опустив глаза, отодвинула подушку подальше и углы рта у нее дрогнули.

— Глазки-то у вас, — вон какие сделались! — сказала она тихо и жалостно.

И замолчала.

И в течение пяти минут они смотрели друг на друга, не двигаясь, не произнося ни слова.

Клокотанье в горле умирающего становилось сильнее. Краснота его лица принимала синеватый оттенок.

Пальцы впились в простыни и судорожно мяли и рвали их.

Грушенька встала.

— Отходите вы, видно, Василий Иваныч! Вы не беспокойтесь... я вас уберу потом, как надо... Попростимтесь!

Она низко, низко поклонилась и коснулась лбом пола.

— Простите, в чем грешна была!..

Стахов в последний раз забрал в грудь воздух.

Жидкий блеск в его глазах исчез, и глаза сделались красными от бесчисленных жилок, которые лопнули и залили белки кровью... Вздулись, как веревки, жилы на шее и лбу... Потом грудь опала, краснота сбежала с лица, и Стахов стал валиться на подушки.

Грушенька с минуту подождала еще. Стахов не шевелился. Тогда она осторожно уложила его на спину и сложила ему руки на груди.

— Упокой, Господи, душу раба твоего Василия!..

Набожно прошептав это, Грушенька опустилась в кресло, глубоко перевела дух и отерла холодный пот, который покрывал ее лицо, как роса.

ТУК-ТУК...

...Мы колесили уже часа три по степи, ныряя между снежными сугробами и проваливаясь в ямы, а конца пути все еще не было видно. С лошади, каждую минуту увязавшей в снегу по брюхо, валил пар, у меня уже окоченели руки и ноги. А главное, не похоже было, чтобы мы был на настоящей дороге.

— Ну что, Онисим, скоро? — в сотый раз спрашивал я с беспокойством.

— Надоть, скоро! — отвечал мой возница, всматриваясь в снежную даль. — Должно, вон за теми вешками дорога тебе уже прямо пойдет!..

Но никаких вешек я не видал. Кругом были только курганы, делавшие эту часть степи похожей на гигантское кладбище с высокими могильными холмами, засыпанными снегом.

Мы сделали еще с версту. Лошадь плелась все тише и тише. Наконец совсем остановилась. Онисим слез с облучка.

— Ну, что там еще? — сердито спросил я, выглядывая из возка.

Онисим для чего-то поправил на лошади сбрую, потом почесал затылок.

— Эка незадача! — смущенно пробормотал он, — и ума не приложу, как оно вышло... Кажись, все правильно ехали...

— Да мы сбились, что ли?

— Должно, барин, сбились!..

Я вылез из возка. Кругом тянулась та же бесконечная, унылая, белая степь, без малейшего признака какого-либо человеческого жилья.

Между тем, короткий зимний день приходил уже к концу, и чувствовалось, что холодная огненная полоска, которая стояла еще на западе, скоро должна поблекнуть и растаять.

Онисим все поправлял сбрую, бормоча что-то про себя и покачивая головою. Лошаденка, вся седая от инея, стояла, тяжело поводя худыми боками, глядела в землю и, видимо, наслаждалась временным покоем.

— Однако, не стоять же тут! — сказал я дрогнувшим голосом, впервые осмыслив весь ужас положения. —Нужно поискать дорогу!..

— Поискать! — уныло протянул Онисим. — А где тут ее будешь искать! Сказано было, от Овечьих камней все прямо — прямо и ехали... Это от курганов все...

Наворотили их тут, дьяволов, на человеческую погибель!.. А теперь влево ли, вправо сворачивать — пойди, угадай... Мы, может, уж с час как без толку кружимся! Аль сами не видите, барин?

Я видел. Однако я попытался еще что-то сделать, решительно куда-то шагнул, тотчас же увяз, выпростал с трудом ноги и вернулся...

А сумерки уже наступили. Синие тени, лежавшие на снегу от курганов, исчезли. Небо словно помутнело и опустилось ниже. И вдруг густыми хлопьями повалил снег.

— Занесет! — мелькнула страшная мысль.

Словно мириады неведомо откуда взявшихся белых птиц разом заполнили весь воздух и, спеша, кружась и толкаясь, бесшумно стали рваться на землю...

— Эко горе! — прошептал Онисим, плотнее нахлобучивая шайку, и взобрался на облучок. — Видно, барин, и впрямь ехать надо... Стоять хуже... Н-ноо!..

Лошадь рванулась.

И опять пошли мы медленно нырять между снежными сугробами.

Сквозь крутящийся снег в наступавшей тьме ничего нельзя было разобрать. Несколько раз казалось нам, будто вдали начинает маячить что-то похожее на строение... Виднелись очертания стены, покосившейся крыши... Вот и дымок, разрываемый в клочья ветром.