Кошмар: литература и жизнь [заметки]

Шрифт

Интервал

«Невский проспект» (далее — НП). Здесь и далее цитирую по изданию: Н.В. Гоголь. Полное собрание сочинений. Под ред. Н.Ф. Бельчикова, Б.В. Томашевского. Ленинград, изд-во АН СССР, 1938, т. 3 с.18.

Там же, с. 15.

Там же, с. 16.

Там же, с. 76.

Из письма М.П. Балавиной, Гоголь, ПСС, т.11., с. 229.

Из письма М.А. Максимовичу, Гоголь, ПСС, т. 10, с. 46.

О «высоком и низком» у Гоголя см.: R. L. Jackson «Gogol’s „The Portrait“: The Simultaneity of Madness, Naturalism, and the Supernatural». Essays on Gogol: Logos and the Russian Word. Ed. by S. Fusso, P. Meyer. Evantson, 1992.

«(…) но красота, красота нежная… она с одной непорочностью и чистотой сливается в наших мыслях». НП, с. 22.

«Таким образом, все петербургские повести в той или иной степени проникнуты фантастическими или гротескно-бредовыми мотивами, и это — существеннейшая черта, объединяющая не только пять повестей в цикл, но и способствующая единству самого образа Петербурга во всех пяти повестях. (…) Это город ненормальный, невероятный». Г.А. Гуковский. Реализм Гоголя. Д., 1959, с. 270. О принадлежности Гоголя к натуральной школе и о ее не полной нетождествености реализму см.: В.В. Виноградов. Гоголь и натуральная школа. Д., 1925.

Дальше всех пошел Набоков: «„Шинель“ Гоголя — гротеск и мрачный кошмар, пробивающий черные дыры в смутной картине жизни». Vladimir Nabokov. Nikolai Gogol. New York: New Directions, 1944. Цит. по пер. E. Голышевой. «Новый мир», 1987, № 4, с. 191; «Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинной царство Гоголя…», с. 52; «Забавно, что эта сновидческая пьеса, этот „государственный призрак“ был воспринят как сатира на подлинную жизнь России» (Там же, с. 193). Читать литературу сквозь призму кошмаров предлагал, в частности, в связи с Кафкой, Борхес: Х.Л. Борхес. Кошмар. Сочинения. Пер. Б. Дубина. Рига, 1994.

НП, с. 16 «Действующие лица — люди из кошмара, когда вам кажется, будто вы уже проснулись, хотя на самом деле погружаетесь в самую бездонную (из-за своей мнимой реальности) пучину сна», — писал о гоголевской прозе Набоков (Набоков, ук. соч., с. 42). Мысль о том, что «Коляска» Гоголя — отображение кошмара, высказывал В. Кругликов (Незаметные очевидности: зарисовки к онтологии слова. М., 2000).

НП, с. 19.

Там же, с. 28.

Там же, с. 20.

Там же, 22.

Там же, с. 24.

Там же, с. 25.

Там же, с. 27.

Там же, с. 14–15.

Там же, с. 19. Даже проницательный Набоков, который, как и все, приводит эту цитату, комментирует ее одной фразой: «Вот они, вывески». Набоков, ук. соч., с. 179. Об алогизме и нарушении всех логических канонов у Гоголя см. например: A.A. Потебня. Из записок по теории словесности. 1905, с. 366–377.

НП., с. 16.

Там же, с. 21.

Там же, с. 16.

Там же, с. 25.

Там же, с. 18.

Там же, с. 46.

Н.В. Гоголь. «О том, что такое слово»: «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь, ПСС, т. 8, с. 230.

Н. В. Гоголь. Портрет (далее — П), ПСС, т. 3, с. 89.

Там же, с. 89.

Там же, с. 90.

Там же, с. 91.

Там же, с. 92.

Там же, с.93.

Там же, с. 96.

Там же, с. 137.

«Портрет» в редакции «Арабесок» (П-А), Гоголь, ПСС, т. 3, с. 209.

П-А, с. 210.

«…но вдруг отскочил от нее, пораженный страхом» — П-А, с. 209. Встречается взглядом с портретом: «Чувство страха отлетело вмиг». — П, с. 117.

П-А, с. 409.

Там же, с. 409–410.

Там же, с. 410.

Там же, с. 409.

Там же, с. 416.

П, с. 129.

П-А, с. 413.

П, с. 96.

Там же, с. 90.

Там же, с. 88.

П-А, с. 408.

П, с. 89 «Сквозь щелки в ширмах видел он освещенную месяцем свою комнату и видел прямо висевший на стене портрет» — Там же.

Там же, с. 120.

«И вот он глянул, точно, за ширмы» — Там же, с. 89–90.

Там же, с. 122.

«Поток „неуместных подробностей“ (…) производит гипнотическое действие, так что почти упускаешь из вида одну простую вещь. Гоголем намерено замаскирована самая важная информация, главная композиционная идея повести (ведь всякая реальность — это маска)» — Набоков, ук. соч., с. 192. Мысль о гипнозе приходит в голову и другому внимательному читателю Гоголя — Брюсову. (В.Я. Брюсов. Испепеленный: к характеристике Гоголя. Речь, произнесенная на торжественном заседании Общества любителей российской словесности 27 апреля 1909 г.).

Вот как описывает портрет Скитальца Чарльз Метьюрин, чей роман был переведен в Петербурге в 1933 г.: «Но глаза Джона словно по какому-то волшебству остановились в эту минуту на висевшем на стене портрете, и даже его неискушенному взгляду показалось, что он намного превосходит по мастерству все фамильные портреты, что истлевают на стенах родовых замков. (…) Ни в костюме, ни в наружности его не было ничего особенно примечательного, но в глазах у него Джон ощутил желание ничего не видеть и невозможность ничего забыть. Знай он стихи Саути, он бы потом не раз повторял эти вот строки: Глаза лишь жили в нем, Светившиеся дьявольским огнем. Повинуясь какому-то порыву чувства, мучительного и неодолимого, он приблизился к портрету…» (Ч. Метьюрин. Мельмот-Скиталец. Пер. А.М. Шадрина. М., Наука, 1983, с. 15–16). В тексте Гоголя находят отклик не только сам сюжет — оживший портрет чудовища, но и отдельные детали, которые можно практически безошибочно возвести к этому описанию. Например, портрет ростовщика, написанный мастерской кистью, тоже превосходит фамильные портреты, среди который его находит Чертков: «Это были старые фамильные портреты, потомки которых навряд ли бы отыскались. Почти машинально начал он с одного из них стирать пыль. (…) Он стал нетерпеливо тереть рукою и скоро увидел портрет, на котором ясно видна была мастерская кисть…» (П-А, с. 207). Другое сходство — описание невыносимого взгляда портрета, его живых глаз. Метьюрин так описывает впечатление, которое портрет произвел на дублинского студента Джона Мельмота, приехавшего в дом умирающего дяди и обнаружившего в одной из комнат страшный портрет: «Он вздрогнул, повернул назад и тут же, заметив, что глаза портрета, от которых он не мог оторваться, обращены на него, опрометью кинулся назад к постели старика». (Метьюрин, ук. соч, с. 17).

А вот как передает впечатление от взгляда портрета ростовщика молодой Гоголь: «…ухватился с жадностью за картину, но вдруг отскочил от нее, пораженный страхом. Темные глаза нарисованного старика глядели так живо и вместе с тем мертвенно, что нельзя было не ощутить испуга. Казалось, в них неизъяснимою силою была удержана часть жизни. Это были не нарисованные, это были живые, человеческие глаза» (П-А, с. 209). Первая реакция героев обоих произведений при мыли о том, что портрет может ожить, тоже весьма сходна. Джон Мельмот так реагирует на оживший портрет своего полного тезки: «Женщины снова вернулись в комнату; было очень темно. (…) Джон, однако, успел рассмотреть его лицо и убедиться, что это был не кто иной, как живой оригинал виденного им портрета. Ужас был его так велик, что он порывался вскрикнуть, но у него перехватило дыхание. Тогда он вскочил, чтобы кинуться вслед за пришельцем, но одумался и не сделал ни шагу вперед. Можно ли вообразить большую нелепость, чем приходить в волнение или смущаться от обнаруженного сходства между живым человеком и портретом давно умершего!» (Метьюрин, ук. соч, с. 18). Чартков, герой второй редакции «Портрета», увидев живые глаза портрета, ведет себя весьма сходным образом. Он тоже сначала пугается, а потом смеется, — а описание самого портрета, ничуть не утрачивая сходства с описанием Метьюрина, становится еще лаконичней и выразительней: «Два страшных глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное веление молчать. Испуганный, он хотел вскрикнуть и позвать Никиту (…) Но вдруг остановился и засмеялся. Чувство страха отлетело вмиг. Это был им купленный портрет, о котором он позабыл вовсе. (…) Это были живые, это были человеческие глаза!» (П, с. 117–118). Оба портрета по ходу действия входят в рамы и выходят из них, и оба — и Мельмот-племянник, и Чартков — сжигают портреты.

Подробнее о темпоральности кошмара у Ч. Метьюрина см. в: Д.Хапаева. Готическое общество. Морфология кошмара. М., НЛО, 2007 (2-е изд. 2008), с. 24–35.

Дополнительное доказательство того, что Джон Мельмот видит все кошмары, в том, что он единственный никак не страдает в результате встречи со Скитальцем. О Метьюрине см. также: D. Kramer. Charles Robert Maturin. NY, 1973; D. D’Amico. «Feeling and Conception of Character in the Novels of Ch. R. Maturin». Massachusetts Studies in English, 1984, v. 9; Gothic Writers: A Critical and Bibliographical Guide. Ed. by D.H. Thompsoin, J.G. Voller, F.S. Frank. Westport, 2001.

Если Гоголь и описывает неравенство в «Записках», то это скорее неравенство уэльбековского типа: ведь Поприщин — урод, а камер-юнкер хорош собой.

Мы доподлинно не знаем, сошел ли он с ума: «Ум его помутился: глупо, без цели, не видя ничего, не слыша, не чувствуя, бродил он весь день. (…) на другой только день зашел он на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрепанными волосами, с признаками безумия на лице» (НП, с. 61). Он описан так, как если бы это описание дал квартальный или сосед, и никаких признаков исследования безумия здесь нет, как нет в предшествующем нет и намеков на его безумие, так же как и не безумен вовсе и Чартков на протяжении своих кошмаров.

В.М. Маркович называет это «прорыв за границы сущностного» (В.М. Маркович. «Безумие и норма в Петербургских повестях Гоголя»: Н. Гоголь. Записки сумасшедшего. Повести. СПб., Азбука-классика, 2006, с. 26.).

П-А, с. 406. «Чтобы отдохнуть от исковерканной, дьявольской, ужасной картины мира, им же созданной…» — комментирует Набоков (Набоков, ук. соч., с. 193).

О скрытности Гоголя свидетельствовали многие его современники. В частности, об этой черте Гоголя упоминает Анненков (Анненков, ук. соч., с. 71), хотя он, полемизируя с биографами писателя, пытался отвести от него обвинения в скрытности и притворстве. О своей скрытности говорил и сам Гоголь. (Из письма С. П. Шевыреву, Гоголь, ПСС, т. 13, с. 216).

П-А, с. 405.

«(…) искусство или какое сверхестественнное волшебство, выглянувшее мимо законов природы? (…) или для человека есть такая черта, до которой доводит высшее познание, и чрез которую шагнув, он уже похищает несоздаваемое трудом человека, он вырывает что-то живое из жизни, одушевляющей оригинал» (П-А, с. 405).

П, с. 110.

Н.В. Гоголь. Заколдованное место. Гоголь, ПСС, 1940, т. 1, с. 314.

Набоков, ук. соч., с. 145.

Н.В. Гоголь. Нос (далее — Н). Гоголь, ПСС, т. 3, 1938, с. 49.

Там же, с. 52.

Там же.

Там же, с. 66.

Там же, с. 73.

Там же, с. 55.

Там же, с. 56.

Там же, 55.

Там же, с. 56.

Там же, с. 71.

Анализировать причины, по которым Гоголь стал классиком, поможет книга: S. Moeller-Sally. Gogol’s Afterlife: The Evolution of A Classic in Imperial and Soviet Russia. Evanston, Illinois, 2002.

H, c. 55.

Там же.

Там же, с. 65.

Там же, с. 67.

Там же, с. 73.

Там же, с. 75.

О том, сколь глубока власть Гоголя над читателем, позволяет судить впечатление, которое «Нос» производил на литературных критиков. Как ни странно, наиболее беззащитными перед воздействием его слова оказывались те, кто стремился рассмотреть его прозу как «реализм», кто хотел видеть в ней социально-критическое описание «окружавшей его действительности». «И все же разрыва между „несбыточным“ появлением носа в хлебе и бытовой реальностью нет, но по причинам, обратным монизму сказки: там это было единство мира мечты, здесь единство мира социального зла. У романтиков ни герои, ни автор не поражены „сверхреальным“, потому что и герои и автор веруют в два мира, реальный и сверхреальный. У Гоголя герои не поражены противоестественным событием, ибо они живут хоть и в совершенно реальном, но тем не менее диком и противоестественном мире, укладе жизни; а автор поражен (и возмущен), ибо он понял противоестественность всего этого уклада…» (Гуковский, ук. соч., с. 281). Решив, что Гоголь ставил перед собой задачу обличить в «Носе» «николаевскую полицейщину и ее дикую власть» как «безумное измышление людей, противоестественный, навязанный ими себе на шею бред», Гуковский интерпретирует происшествия «Носа» как борьбу человека с носом, где нос, «несмотря на всю цивилизацию, может издеваться на ним» (Гуковский, ук. соч., с. 282). Критик принимает нос за человека и пускается в обсуждение их «личных отношений»: «И далее, все отношения людей, все определения людей заключены в в чинах, в местах (служебных). Вот Ковалев пытается объяснить носу недопустимость его бегства (…) И в том же смысле отвечает нос (…). Итак, личные отношения людей исчезли за чиновничьими, нет людей, есть чиновники!» (Там же, с. 285). Реалистическая интерпретация «Носа» (Гуковский, ук. соч., с. 285) заставляет критика принять абсурд кошмара за действительность, иными словами, стать образцовым читателем Гоголя: «Чин, место, звание поглотили человека, стали важнее его. Это фантастика, а не то, что нос гуляет по Невскому» (Там же, с. 287).

Гоголь создает «эффект реальности»: «В самом деле, чрезвычайно странно! — сказал чиновник, — место совершенно гладкое, как будто бы только что выпеченный блин. Да, до невероятности ровное!» Н, с. 62.

Там же, с. 72.

Гоголь, Записки сумасшедшего (далее — ЗС), ПСС, т. 3, с. 201.

Там же, с. 203.

Там же, с. 201.

Там же, с. 202.

Там же, с. 205.

«Они говорили о том, как одна дама в танцах вместо одной какой-то фигуры сделала другую; также что (…) какая-то Лидина воображает, что у ней глаза голубые…» (Там же, с. 203).

Там же, с. 204.

100

Там же, с. 198.

101

Там же, с. 197.

102

Следует обратить внимание на то, что и в названии стоит не «Дневник сумасшедшего», а «Записки», что есть название не личного документа, а литературного жанра. Но конечно, читатель просто обязан принять одно за другое — подмена происходит сама собой, как сам собой материализуется и Поприщин, и говорящие собачки.

103

ЗС, с. 195.

104

Гоголь, Выбранные места…, с. 221.

105

Из письма П.В. Анненкову, Гоголь, ПСС, т. 13, с. 382.

106

Из письма В. А. Жуковскому, Гоголь, ПСС, т. 14, с. 34.

107

ЗС, с. 214.

108

Набоков, ук. соч., с. 2.

109

В этой же главе, посвященной кончине писателя, Набоков вспоминает: «В письмах Гоголь странно, будто сон, описывает виды Любека. Интересно заметить, — пишет Набоков, — что его описание курантов на Любекском соборе (…) легло в основу кошмара, который мать его увидела шесть лет спустя: несчастья, которые, как она воображала, стряслись с Николаем, перемешались у нее в сознании с фигурами на курантах, и может быть, этот сон, пророчивший страдания сына в годы его религиозной жизни, был не так уж лишен смысла» (Набоков, ук. соч., 1,4). К сожалению, он никак не развивает эту тему, лишь слегка касается ее, но все же открывает ей дорогу в свой текст. Он еще раз обратит внимание на сон Ивана Шпоньки, но тоже лишь очень бегло и так и бросит тему (Набоков, ук. соч., 1, 5). О роли кошмара в творчестве Гоголя столь же бегло упоминает и Мережковский, цитируя Гоголя: «Как Иван Карамазов борется с чертом в своем кошмаре, так и Гоголь — в своем творчестве, и это тоже своего рода „кошмар“. „Кошмары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло“» (Д. Мережковский. Гоголь и чорт. М., изд-во «Скорпион», 1906, с. 77).

110

Хотя трудно согласиться с трактовкой кризиса Гоголя, которую предлагает Мережковский: «Он покидает искусство для искуса; кончается пушкинская „молитва“, жертвоприношение — начинается „битва“, „самопожертвование“ Гоголя; исчезает поэт, выступает пророк. И вместе с тем тут начинается трагедия Гоголя — incipit tragoedia — Борьба с вечным злом — пошлостью, — уже не в творческом созерцании, а в религиозном действии, великая борьба человека с чортом». (Мережковский, ук. соч., с. 81.).

111

ЗС, с. 209.

112

О безвредности и «народности» чертей см.: Гуковский, ук. соч., с. 54, 270, 271.

113

Видеть дьявола в Хлестакове и Чичикове, как этого хотелось Мережковскому, — очевидная натяжка.

114

На это обратил внимание Маркович, ук. соч.

115

О жизни Гоголя см.: Ю.В. Манн Гоголь: труды и дни, 1809–1845. М., 2004; Он же. Гоголь: завершение пути. 1845–1852. М., 2009.

116

«Он чувствовал, что самый смех его страшен, что сила этого смеха приподнимает какие-то последние покровы, обнажает какую-то последнюю тайну зла. Заглянув слишком прямо в лицо „черта без маски“, увидел Гоголь то, что не добро видеть глазами человеческими: „дряхлое страшилище с печальным лицом уставилось ему в очи“, и и он испугался и не помня себя от страха закричал на всю Россию: Соотечественники! страшно!.. Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия… Стонет весь умирающий состав мой… страшилища из них подымутся» (Мережковский, ук. соч., с. 71).

117

Из письма С.Т. Аксакову, Гоголь, ПСС, т. 12, с. 300–301.

118

Об оживающих сущностях Гоголя говорит Набоков; о слове Гоголя см. также: А. Белый. Мастерство Гоголя. Исследование. Д., ОГИЗ, 1934.

119

Из письма Н.М. Языкову, Гоголь, ПСС, т. 13, с. 477. Или: «Уже с давних пор только я и хлопочу о том, чтобы после моего сочинения вволю насмеялся человек над чертом» (Из письма С.П. Шевыреву, Гоголь, ПСС, т. 13, с. 293).

120

Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы. Достоевский, ПСС, Д., 1972, т. 15, с. 70.

121

Газета. ру (http://pelevin.noy.ru)

122

В. Пелевин. Чапаев и Пустота. М., Эксмо, 2007, с. 115.

123

Там же, с. 103.

124

В предисловии к «Чапаеву» сказано: «История, рассказываемая автором, интересна как психологический дневник. (…) Некоторая судорожность повествования объясняется тем, что целью написания этого текста было не создание „литературного произведения“, а фиксация механических циклов сознания с целью окончательного излечения от так называемой внутренней жизни. Кроме того, в двух или трех местах автор пытается скорее непосредственно указать на ум читателя, чем заставить его увидеть очередной слепленный из слов фантом; к сожалению, эта задача слишком проста, чтобы такие попытки могли увенчаться успехом» (В. Пелевин. Чапаев…, с. 7). Автор недвусмысленно заявляет во введении об этом, как о важной задаче своего произведения: «…непосредственно указать на ум читателя, чем заставить его увидеть очередной слепленный из слов фантом».

125

Газета. ру (http://pelevin.noy.ru).

126

Пелевин. Чапаев…, с. 63, 151, 155.

127

«Сквозь сон до меня доносились женский хохот и скрип тормозов, угрюмый мат Жербунова и змеиное шипение Барболина. (…) Спи, Петька, — гулко сказало лицо. (…) Последним, что я увидел перед тем, как окончательно провалиться в черную яму беспамятства, была покрытая снегом решетка бульвара — когда автомобиль разворачивался, она оказалась совсем близко к окну». (Там же, с. 47.).

128

Там же, с. 129.

129

Там же, с. 404.

130

Там же, с. 98.

131

«Я хотел написать книгу (роман числа) о том, как работает ум. Как человек из ничего строит себе тюрьму и попадает туда на пожизненный срок. Слишком серьезная тема, чтобы писать о ней всерьез (…) Но парадокс заключается в том, что ум — по своей природе такое необычное зеркало, в котором нет ничего, кроме отражений. Единственный способ говорить о нем в романе — это описывать появляющиеся в нем миражи. Поэтому и выходит, что пишешь об уме, а получается о России». Газета. ру http://peleyin.nov.ru.

132

Пелевин. Чапаев…, с. 341.

133

«Иван странно посмотрел на полотенце; память как бы вмиг воротилась к нему. — Постой, — привстал он с дивана, — я давеча, час назад, это самое полотенце взял оттуда же и смочил водой. Я прикладывал к голове и бросил сюда… как же оно сухое? Другого не было.(…) — Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал в окно, я бросил в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване (…) — Черт! Он ко мне повадился. Два раза уже был, даже почти три. Он дразнил меня тем, будто я сержусь, что он просто черт, а не сатана с опаленными крыльями, в громе и блеске. Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец. Он просто черт, дрянной, мелкий черт. Он в баню ходит. Раздень его и наверное отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, в аршин длиной, бурый…» (Достоевский. Братья Карамазовы, ПСС, с. 86.

134

R. Barthes. Le Bruissement de la langue: Essais critiques IV, Paris, 1984.

135

О «fictional „reality“» упоминает в своем исследовании, посвященном дебатам об отличиях между реальностью и литературой, Ч. Мозер: Ch. Moser. Esthetics as Nightmare. Russian literary theory, 1855–1870. Princeton, 1989.

136

Томас Манн. Доклад «Иосиф и его братья» (1942): Томас Манн. Иосиф и его братья. Пер. С. Апт. М., 1991, т. 2, с. 703.

137

Достоевский. Братья Карамазовы, с.73.

138

Подробно мысль о «реальности черта» см.: R. Williams, Dostoevsky: Language, Faith and Fiction. Baylor U.P., 2008 p. 72–77.

139

Достоевский. Братья Карамазовы, с. 75. Как и Ф.М. Достоевский читателя, черт хочет побороть Ивана «реализмом»: «Ты хочешь побороть меня реализмом, уверить меня, что ты есть, но я не хочу верить, что ты есть! Не поверю!!» Там же, с. 75. «Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом деле, а не за твою только фантазию, как стоял на том в прошлый раз… — Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, — как-то яростно даже вскричал Иван. — Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно пострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых.(…) — Позволь, позволь, я тебя уличу: давеча у фонаря, когда ты вскинулся на Алешу и закричал ему: „Ты от него узнал! Почему ты узнал, что он ко мне ходит? Это ведь ты про меня вспоминал. Стало быть, одно маленькое мгновеньице ведь верил же, верил, что я действительно есмь, — мягко засмеялся джентльмен. — Да, это была слабость природы… но я не мог тебе верить. Я не знаю, спал ли я или ходил прошлый раз. Я, может быть, тогда тебя только во сне видел, а вовсе не наяву… (…) Молчи, я тебе пинков надаю! — Отчасти буду рад, ибо тогда моя цель достигнута: коли пинки, значит, веришь в мой реализм, потому что призраку не дают пинков“» (Там же, с. 72–73).

140

«Что касается экстралингвистической действительности, то пространство между парой кавычек кажется мне не самым лучшим местом для заигрывания с ней. Действительность, на которую указывают слова, уже в силу этого перестает быть экстралингвистической. Что приводит нас к самому главному: отличие романа от глянцевого журнала в том, что роман никоим образом не претендует на отображение мира. Роман этот мир создает — на пару женских часиков» (Л. Данилкин. Интревью с В. Пелевиным, http://peleyin.noy.ru).

141

Пелевин. Чапаев…, с. 317.

142

Там же, с. 23.

143

Одним из способов создания эффекта реальности может оказаться описание вполне сюрреалистических эмоций, испытываемых при пробуждении — точнее, при переходе из одного кошмара в другой: «… очнувшись, я не проснулся полностью, а как бы осознал себя в зыбкой неглубокой дреме, в том знакомом каждому человеку нематериальном мире на границе сна и бодрствования, где все, что есть вокруг — это мгновенно возникающие и растворяющиеся в сознании видения и мысли, а тот, вокруг кого они возникают, сам по себе начисто отсутствует. Обычно пролетаешь это состояние мгновенно, но я отчего-то застрял в нем на несколько долгих секунд; мои мысли касались главным образом Аристотеля….» (Там же, с. 166). А мистический разговор, происходящий в кошмаре между Петькой и Василием Ивановичем, вдруг прерывается канонадой, которая должна засвидетельствовать для читателя литературную реальность — или хотя бы несомненную реалистичность — описываемого события: «И тут совершенно неожиданно для себя я все понял и вспомнил. Удар был таким сильным, что в первый момент я подумал, что в центре комнаты разорвался снаряд. Но я почти сразу пришел в себя. У меня не было потребности говорить что-то вслух, но инерция речи уже перевела мою мысль в слова. — Самое интересное, — тихо прошептал я, — что я тоже. — Так кто же это? — спросил он, указывая на меня пальцем. — Пустота, — ответил я. — А это? — он указал пальцем на себя. — Чапаев. — Отлично А это? — он обвел рукой комнату. — Не знаю, — сказал я. В тот же миг звякнуло пробитое пулей окно, и стоявшая между нами бутыль лопнула, облив нас остатками самогона. Несколько секунд мы молча глядели друг на друга, а потом Чапаев встал, подошел к лавке, на которой лежал его китель, снял с него серебряную звезду и кинул мне через всю комнату» (Там же, с. 430). «Подлинность» переживания кошмара неотличима от не-кошмара литературной реальности, утверждает Пелевин. Так, например, Петька, только что отведавший революционного «балтийского чая» — смеси спирта с кокаином — в Москве 1918 г., делится следующим реалистическим наблюдением: «На душе у меня было легко и спокойно… Я не думал о будущем — с меня было достаточно того, что мне не угрожает непосредственная опасность, и, проходя по темным лестничным клеткам, я любовался удивительной красоты снежинками, крутившимися за стеклом. Если вдуматься, я и сам был чем-то вроде такой же снежинки, и ветер судьбы нес меня куда-то вперед, за двумя другими снежинками в черных бушлатах, топавшими по лестнице впереди. Кстати, несмотря на охватившую меня эйфорию, я не потерял способности трезво воспринимать действительность и сделал одно интересное наблюдение» (Там же, с. 29).

144

Пелевин. Чапаев…, с. 330. В «Чапаеве» Пелевин описывает реальность так: «И, когда мое тело падало на землю, я словно бы успел осознать неуловимо короткий момент возвращения назад, в обычный мир — или, поскольку осознавать на самом деле было абсолютно нечего, успел понять, в чем это возвращение заключалось. Не знаю, как это описать. Словно бы одну декорацию сдвинули, а другую не успели сразу установить на ее место, и целую секунду я глядел в просвет между ними. И этой секунды хватило, чтобы увидеть обман, стоявший за тем, что я всегда принимал за реальность, увидеть простое и глупое устройство вселенной, от знакомства с которым не оставалось ничего, кроме растерянности, досады и некоторого стыда за себя» (Там же, с. 322). Вскоре в «Священной книге оборотня» его определение «реальности» станет еще более радикальным (В. Пелевин. Священная книга оборотня. М. Эксмо, с. 263).

145

Пелевин. Чапаев…, с. 444.

146

Достоевский. Братья Карамазовы, с. 69–70.

147

Пелевин. Чапаев…, с. 140. «Видимо, слова насчет укола были правдой. С моим восприятием действительно творилось что-то странное. Несколько секунд Володин существовал в нем сам по себе, без всякого фона, словно фотография в виде на жительство. Уже рассмотрев его лицо и фигуру во всех подробностях, я вдруг задумался над тем, где все это происходит. И только после того, как я подумал о месте, где мы находимся, это место возникло — такое, во всяком случае, у меня осталось чувство». (Там же, с. 132).

148

Там же, с. 123.

149

Там же, с. 285.

150

Там же, с. 422.

151

Другие дежавю в «Чапаеве» см. с. 44, 45, 469, 474.

152

«Тверской бульвар был почти таким же, как и тогда, когда я последний раз его видел — опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом проникавшая даже в дневной свет. На скамейках сидели неподвижные старухи, стерегущие пестро одетых детей, занятых затяжной сугробной войной; вверху, над черной сеткой проводов, висело близкое-близкое к земле небо» (Там же, с. 463). «Тверской бульвар был почти таким же, как и два года назад, когда я последний раз его видел — опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом проникавшая даже в дневной свет. На скамейках сидели те же неподвижные старухи; вверху, над черной сеткой ветвей, серело то же небо, похожее на ветхий, до земли провисший под тяжестью спящего Бога матрас. (…) Бронзовый Пушкин казался чуть печальней, чем обычно. (…) Страстной бульвар был еле виден за снежной мглой» (Там же, с. 11).

153

«Пройдя невыразимо угнетающий двор, мы оказались перед дверью, над которой торчал чугунный козырек с завитками и амурами в купеческом духе» (Там же, с. 31).

154

Там же, с. 25.

155

Там же, с. 95.

156

Там же, с. 98.

157

Там же, с. 249.

158

«…Огни, мимо которых мы шли, уносились с чудовищной быстротой. Казалось, что мы с ним неспешно идем по какой-то платформе, которую с невероятной скоростью тянет за собой невидимый поезд, а направление движения этого поезда определяется тем, в какую сторону поворачивает барон. Впереди нас возникла точка одного из костров, понеслась на нас и замерла у наших ног, когда барон остановился» (Там же, с. 312).

159

Джером К. Джером. Наброски для романа 1891 г. М., 1968, с. 450.

160

П.А. Флоренский. Иконостас: Богословские труды. М., 1972, вып. 9.

161

Пелевин. Чапаев…, с. 130–134.

162

Там же, с. 169.

163

Там же, с. 20.

164

Там же, с. 119.

165

Подробнее о влиянии постсоветского беспамятства на формирование российского готического общества см. в: Хапаева. Готическое общество…, с. 126–135.

166

Пелевин. Чапаев…, с. 373.

167

Там же, с. 128.

168

«Но тут было другое, тут была какая-то темная достоевщина — пустая квартира, труп, накрытый английским пальто, и дверь во враждебный мир, к которой уже шли, может быть, досужие люди… Усилием воли я прогнал эти мысли — вся достоевщина, разумеется, была не в этом трупе и не в этой двери с пулевой пробоиной, а во мне самом, в моем сознании, пораженном метастазами чужого покаяния». (Там же, с. 23). «О, черт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И черт бы взял русского человека, который только ее и видит вокруг!» (Там же, с. 41).

169

Там же, с. 15.

170

Там же, с. 213. См. также: 115, 116, 144, 404.

171

Г.Ф. Лавкрафт. Хребты безумия. Гипнос. М., 2007, с. 290.

172

«Эти высочайшие на земле вершины являлись, как мы поняли, средоточием чудовищного Зла, вместилищем отвратительных пороков и мерзостей…» (Лавкрафт. Хребты…, с. 202).

173

Не случайно Уэльбек сравнивает его описания кошмара с архитектурой: «…цвет у него на самом деле не цвет; это скорее атмосфера, точнее, подсветка, не имеющая другой функции, кроме как выигрышно подать архитектурные построения, им описываемые» (М. Уэльбек. «Г.Ф. Лавкрафт. Против человечества, против прогресса». Пер. И. Вайсбура. Екатерининбург, 2006, с. 63).

174

Там же, с. 62.

175

«Во время бегства все в нас было подчинено одной цели — спастись. Мы не замечали ничего вокруг, и уж конечно, ничего не анализировали, но в мозг, тем не менее, помимо нашей воли, поступали сигналы, которые посылало наше обоняние. Все это мы осознали позже. Удивительно, но запах не менялся! В воздухе висело все то же зловоние, которое поднималось ранее над измазанными слизью, обезглавленными трупами. А ведь запаху следовало бы измениться! Этого требовала простая логика. Теперь должен преобладать прежний едкий запах, неизменно сопровождающий звездоголовых. Но все наоборот: ноздри захлестывала та самая вонь, она нарастала с каждой секундой, становясь все ядовитее» (Лавкрафт. Хребты…, с. 194).

176

Г.Ф. Лавкрафт. Наследство Пибоди, Лавкрафт, ук. соч., с. 239–240. Он говорит, что уши «напрямую связанны с органами чувств, как бы пребывающими в спячке». (Там же, с. 286). Музыка звучит, как в готическом романе (Г. Ф. Лавкрафт. Из потустороннего мира, Лавкрафт, ук. соч., с. 287, 305).

177

Лавкрафт. Из потустороннего мира, с. 287.

178

Уэльбек, ук. соч, с. 64.

179

Там же, с. 49, 70.

180

«Это своего рода схема, фоторобот, и больше мы, как правило, ничего о них не узнаем» (Уэльбек, ук. соч., с. 69).

181

Лавкрафт. Хребты…, с. 190.

182

Г.Ф. Лавкрафт. Гипнос. Лавкрафт, ук. соч., с. 299.

183

Там же, с. 302.

184

«…его впечатлительная натура не смогла вынести жутких воспоминаний, смутных, мучительных видений и вновь пережить тот ужас, который он испытал, увидев нечто такое, о чем он не решился поведать даже мне» (Там же, с. 121).

185

«Эти видения были достаточно четкими, но другие казались вырванными из бездонной сумеречной пропасти, полной непривычных цветовых сочетаний и звуковых диссонансов. Земное тяготение, видимо, отсутствовало в этих никому не ведомых мирах, а я обретал там несвойственное мне наяву измерение. Так, я внимал леденящим кровь песнопениям Черного Человека, предсмертным крикам погибающего ребенка, нестройным звукам свирели, извращенным молитвам странной паствы, животным воплям участников оргии. Все это отчетливо звучало в моих ушах, хотя сами картины я мог и не видеть» (Лавкрафт. Наследство Пибоди, с. 241).

186

Г.Ф. Лавкрафт. Зов Ктулху.

187

Лавкрафт. Из потустороннего мира, с. 282.

188

Уэльбек говорит об «опорных точках неназываемого», о «несказуемом» (Уэльбек, ук. соч. с. 89), но не вдается в тему связи кошмара и слова глубже.

189

Лавкрафт. Гипнос…, с. 301.

190

Лавкрафт. Хребты…, с. 193–194.

191

Там же, с. 164, 165.

192

Там же, с. 165.

193

«Но какая-то мрачная, гнетущая тайна чудилась в этих горах… — это ощущение невозможно передать на бумаге, оно слишком неопределенно и зыбко. Дело здесь, видимо, заключалось в эстетических ассоциациях, в налете психологического символизма, вспоминалась экзотическая поэзия и живопись, в подсознании всплывали древние миры из потаенных книг. (…) Звуки эти вызывали у нас какое-то неосознанное отвращение — сложное, необъяснимое чувство, которое возникает, когда сталкиваешься с чем-то порочным» (Лавкрафт. Хребты…, с. 166).

194

Там же, с. 201.

195

Уэльбек, ук. соч., с. 62.

196

И. Кант. Критика способности суждения. Пер. Н.О. Лосского. М., 1994, с. 131 (см. также с. 114) «…Возвышенно то, одна возможность мыслить которое доказывает способность души, превосходящую любой масштаб чувств». (Там же, с. 120). «Возвышено то, что непосредственно нравится в силу сего противодействия чувственным интересам» (Там же, с. 138).

197

Это свойство кошмара описывал Достоевский в «Двойнике» при появлении двойника: «Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну… бездна тянет его и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели» (Д, с. 142). Ср. также «Хозяйку»: «Порой он сжимал свою руку, как будто не доверяя действительности. Ему казалось, что кошмар его душит и что на глазах его все еще лежит страдальческий, болезненный сон. Но чудное дело! Ему не хотелось проснуться…» (Достоевский. Хозяйка, ук. соч., с. 28). Притягательность кошмара описывает и А. П. Чехов в «Черном монахе».

198

Уэльбек, ук. соч, с. 62.

199

Уэльбек, ук. соч., с. 45.

200

Там же, с. 23.

201

Там же, с. 63.

202

Лавкрафт. Хребты…, с. 207. «Будет ужасно, если мое повествование породит в них желание отправиться в это мертвое царство кошмарных теней, т. е. приведет к прямо противоположному результату» (Там же, с. 114).

203

М. Шелли. Предисловие автора к изданию 1831 г. «Франкенштейн, или Современный Прометей». Пер. 3. Александровой. СПб., 2009, с. 27.

204

Лавкрафт. Наследство Пибоди, с. 224.

205

Лавкрафт. Гипнос, с. 300.

206

«Не все запомнилось нам с Денфортом из нашего поспешного бегства, но кое-то все-таки удержалось в памяти. (…) но все это мы помним, как во сне. Как будто мы находились в иллюзорном, призрачном мире, в некоем неизвестном измерении, где отсутствовали время, причинность, ориентиры» (Лавкрафт. Хребты…, с. 199).

207

Лавкрафт. Гипнос, с. 305.

208

«Неужели ты и впрямь полагаешь, что существуют такие понятия, как пространство и время? Неужто веришь, что существуют форма и материя? Так знай же — я проник в такие глубины, что ты своим крошечным умишком и вообразить не можешь. Я заглянул в беспредельность и согнал сюда звездных демонов. Я подчинил себе стихии, перемещающиеся из одного мира в другой, сея смерть и безумие» — так говорит об этом герой его рассказа (Лавкрафт. Из потустороннего мира, с. 292).

209

«За безжизненными жуткими хребтами, казалось, таились пугающие пучины бессознательного, некие бездны, где смешались время, пространство и другие, неведомые человечеству измерения» (Лавкрафт. Хребты…, с. 59).

Пространство искривляется: «Я заторопился прочь из зловещей комнаты и перевел дух, лишь оказавшись в менее романтической обстановке, где углы были углами, а не таинственными конфигурациями, как бы заимствованными из других, неведомых человечеству измерений» (Лавкрафт. Хребты…, с. 234).

210

Лавкрафт. Наследство Пибоди, с. 219–220.

211

Лавкрафт. Хребты…, с. 121.

212

Уэльбек, ук. соч., с. 17.

213

Там же, с. 27.

214

«Они (исследования. — Д.Х. ) были связаны с огромной устрашающей вселенной, непознанной реальностью, лежащей за пределами материи, пространства и времени. О ее существовании мы лишь догадываемся по некоторым формам сна — тем редким фантасмагорическим видениям, которые никогда не возникают у обычных людей всего лишь один-два раза — у людей, наделенных творческим воображением. (…) В темной запертой, наглухо закрытой ставнями и шторами комнате ударил зловещий красно-золотой луч» (Лавкрафт. Гипнос, с. 297).

215

«Что такое этот Великий Ктулху? Комбинация электронов, как и мы. Ужас у Лавкрафта строго материален» (Уэльбек, ук. соч. с. 18). Полный и решительный отказ считаться с реальностью жизни и отрицание реализма как приема письма вызывают нескрываемое восхищение Уэльбека: «Первое, чем я был поражен, узнавая Лавкрафта, это его абсолютный материализм. В противоположность множеству почитателей и комментаторов, он никогда не считал свои мифы, свои теогонии, свои „древние расы“ ничем, кроме как чистым творением воображения».

216

Там же, с. 57.

217

Там же, с. 77.

218

Г.Ф. Лавкрафт. Полярис…, ук. соч. с. 315.

219

«Потом небо закрыли тучи и я уснул. А чудесный город я впервые увидел при ущербной рогатой луне. Он лежал между двумя горными вершинами (…) Я проснулся другим человеком. В моей памяти запечатлелся чудный город, а в душе возникло смутное воспоминание, неведомо откуда появившееся. (…) Это не сон, сказал я себе, в конце концов, разве можно доказать, что реальнее моя другая жизнь — в кирпичном доме к югу от зловещего болота и кладбища на холме, куда каждую ночь заглядывает Полярная звезда?» (Лавкрафт. Полярис, с. 310–312).

220

Уэльбек, ук. соч., с. 30, 31.

221

«Как хорошо заметил Жак Бержье, введя материализм в самое сердце ужасов и чудесного, он породил новый жанр. Больше не стоит вопроса верить или не верить, как в рассказах о вампирах или оборотнях; нет другого возможного объяснения, нет лазейки. Никакая фантастика не оказывается менее психологичной, менее оспоримой» (Уэльбек, ук. соч., с. 37).

222

О размывании чувства реальности новой физикой и о вкладе естественных наук в современный кризис научной рациональности см.: Хапаева. Готическое общество…, гл. «Физики не шутят».

223

«Меня очень разволновала поутру связь сна с реальностью. Дело в том, что в моем сне (…) я то и дело оступался в мерзкую жижу (…) Утром я проснулся позже обычного и сразу же заметил на своих еще вечером чистых ботинках ошметки высохшей черной грязи! Как ошпаренный спрыгнув с кровати, я пошел по следам, оставленным грязными подошвами (…) Заканчивались они, конечно же, в треклятом углу. Я стоял и смотрел, не веря своим глазам. Невероятно, но все обстояло именно так. Свежий порез на руке говорил, что ночные события происходили на самом деле. Когда я покидал комнату, меня прямо-таки качало, голова кружилась» (Лавкрафт. Наследство Пибоди, с. 242).

224

Лавкрафт. Хребты…, с. 90. Или: «Возможно, в древних Пинакотических рукописях, где упоминаются Кадат и Страны Холода, за таинственными темными словесами скрывается подлинная и ужасная реальность» (Лавкрафт. Хребты…, с. 142).

225

Среди редких работ о нем см.: J. Colavito. The Cult of Alien Gods: H. P. Lovecraft and Extraterrestrial Pop Culture. NY, Amherst, 2005.

226

Лавкрафт. Из потустороннего мира, с. 294.

227

«Повесть эта мне не удалась, но идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил. Но форма этой повести мне не удалась совершенно. Я сильно исправил ее потом, лет 15 спустя, для тогдашнего „Общего собрания“ моих сочинений, но и тогда опять убедился, что эта вещь совсем неудавшаяся, и если б я теперь принялся за эту идею вновь, то взял бы совсем другую форму: но в 46 г. этой формы не нашел и повести не осилил» (Ф. М. Достоевский. Дневник писателя, 1877, ноябрь, гл. 1, раздел 2). «Двойник» опубликован в журнале «Отечественные записки» 24 января 1946 г.

228

Разбор «Двойника» был дан В. Г. Белинским в статье «Петербургский сборник» (Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956, с. 27).

229

Н.А. Добролюбов Собрание сочинений. Л., 1935, т. 2, с. 353, 387–393.

230

Л. Гроссман. Достоевский. М., 1965, с. 70.

231

Ф.М. Достоевский. Письма. Под ред. А. С. Долина. М.-Л., 1928, т. 1, с. 108.

232

Гроссман, ук. соч., с. 70. Эта версия восходит еще к Белинскому, который намекал на это в письме к Анненкову (В.Г. Белинский. Избранные письма. М., 1955, т. 2, с. 388; см. также: А.Н. Пыпин. Белинский. Его жизнь и переписка. СПб., 1908).

233

В своей биографии Достоевского Мочульский возводит в свой исследовательский принцип идею о том, что судьба героев помогает разгадать загадку судьбы автора, и прямо сравнивает Достоевского с двойником (К. Мочульский. Достоевский. Жизнь и творчество. Paris, 1980, с. 46–47, 49).

234

Из письма Михаилу Достоевскому 8 октября 1845 г. (Достоевский. Письма…, т. 1, с. 81–88).

235

Из письма Михаилу Достоевскому 1 февраля 1846 г. (Достоевский. Письма…, т. 1 с. 108).

236

Ф.М. Достоевский. Двойник (далее — Д). Достоевский, ПСС, Д., Наука, 1972, т. 1, с. 121.

237

Там же, с. 185.

238

Там же, с. 158.

239

Там же, с. 159.

240

«Если „Бедные люди“ связаны с гоголевской „Шинелью“, то „Двойник“ не менее тесно связан с „Записками сумасшедшего“, только разница в том, что Гоголь набросал свой психологический очерк немногими мастерскими чертами, с сжатостью, свойственной художнику; у Достоевского-же заметна крайняя расплывчатость и растянутость» (О. Миллер. Русские писатели после Гоголя: чтения, речи и статьи, Санкт-Петербург, Издание Т-ва М. О. Вольфа, 1890, т. 1, с. 98). О влиянии прозы Гоголя на «Двойника» см. также: Бахтин (М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963, с. 304). О пародировании Достоевским Гоголя см.: Ю. Тынянов. Достоевский и Гоголь. (К теории пародии). Пг., изд-во «Опояз», 1921. О Достоевском-писателе см.: W.M. Todd III «Dostoevskii as a Professional Writer». The Cambridge Companion to Dostoevskii. Ed by W. J. Leatherbarrow, Cambridge, 2002.

241

Д, c. 109.

242

Там же, с. 109.

243

Раздвоение подготавливается неприятной встречей Голядкина, разодетого в пух и прах, с его начальником канцелярии Андреем Филипповичем: «Признаться или нет? — думал в неописуемой тоске наш герой, — или прикинуться, что не я, да и только! — говорил г. Голядкин, снимая шляпу перед Андреем Ф. и не сводя с него глаз. — Я, я ничего, — шептал он через силу, — я совсем ничего, это вовсе не я, Андрей Филиппович, это вовсе не я, не я, да и только» (Д, с. 113). Это его способ избегать реагировать на оскорбления или неприятности: «Я буду особо, как будто не я, — думал господин Голядкин, — пропускаю все мимо; не я, да и только» (Там же, с. 170).

244

Там же, 149.

245

Там же, с. 112.

246

Там же, с. 113.

247

Там же, с. 114.

248

Там же, с. 116.

249

Там же, с. 227.

250

О восприятии творчества Достоевского за границей и о ранних отзывах на его работы см.: Steven G. Marks. How Russia Shaped the Modem World: From Art to Anti-Semitism, Ballet to Bolshevism. Princeton U. P., 2004, p. 72. Об отношении Достоевского к психиатрии см.: R. L. Belknap. Memory in Brothers Karamazov. In: Dostoevsky. New Perspectives. Ed. by R. L. Jackson. Englewood Cliffs, 1984.

251

Д, c. 118. Голядкин «весь дрожит» лицо дергается: рассказывает, что у него есть злые враги «боязливо и шепотом» (Там же, с. 119 сл.).

252

О том, что Достоевский не жалеет своего героя, говорит Шкловский. Правда, Шкловский объясняет это тем, что двойник — выдуман Голядкиным и что причиной такого обращения автора с героем является понимание его как «конечного», лишенного идеала, отказавшегося от движения вперед. (В. Шкловский. За и против: заметки о Достоевском. М., 1957).

253

Вот Голядкин готовится идти к Берендееву: «…а между тем волнение его все более и более увеличивалось. Заметно было, что он готовился к чему-то весьма хлопотливому, чтоб не сказать более, шептал про себя, жестикулировал правой рукой, (…) так что, смотря теперь на господина Голядкина, право бы никто не сказал, что он собирается хорошо пообедать, запросто, да еще в своем семейном кругу…» (Д. с. 125). Вот Голядкин расположился дома, набивает трубку, решив не идти на службу, как вдруг «…быстро вскочил с дивана, трубку отбросил, живо умылся, обрился, пригладился (…) и полетел в департамент» (Там же, с. 161). Вот он, стоя на черной лестнице, рассуждает о том, как хорошо было бы дома выпить чайку, но вместо этого он вторгается незваным в бальную залу и устраивает скандал: «„Иду, да и только!“ Разрешив таким образом свое положение, господин Голядкин быстро подался вперед, словно пружину какую кто тронул в нем (…)» (Там же, с. 133). «Чувствовал он себя весьма дурно, а голову свою в полнейшем разброде и в хаосе» (Там же, 128).

254

Там же, с. 208. «Все еще щекотало у него в голове, тоска не тоска, — а порой так сердце насасывало, что господин Голядкин не знал, чем утешить себя» (Там же, с. 152). «… говорил наш герой, дрожа всем телом от какого-то болезненного ощущения» (Там же, с. 180).

255

Там же, с. 196.

256

Там же, с. 139.

257

Там же, с. 147.

258

Там же, с. 187.

259

«Зато взгляд незнакомца, как уже сказано было, оледенил ужасом господина Голядкина (…) Замирая от ужаса, оглянулся господин Голядкин назад: вся ярко освещенная лестница была унизана народом; любопытные глаза глядели на него отовсюду (…) Только что проговорил господин Голядкин, что он вручает вполне свою судьбу Крестьяну Ивановичу, как страшный, оглушительный, радостный крик вырвался у всех окружавших его и самым зловещим откликом прокатился по всей ожидавшей толпе. (…) лошади рванули с места… все ринулось вслед за господином Голядкиным. Пронзительные, неистовые крики всех врагов его прокатились ему вслед в виде напутствия» (Там же, с. 227–228).

260

На активное вовлечение читателя Достоевским обратила внимание К. Эмерсон: «Читатель может активно (…) на равных участвовать в нарративе» (C. Emerson. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton U.P.,1997, p. 128). Хотя M.M. Бахтин уделял крайне мало внимания именно этому аспекту творчества писателя: «Что еще более важно, так это то, что Бахтин не обращает никакого внимания на роль читателя в этом диалоге» (R. Bird. «Refigurating the Russian Type». A New Word on The Brothers Karamazov. Ed. by R.L. Jackson, Illinois, 2004, p. 22).

261

Д, c. 143.

262

Там же, с. 229.

263

Там же, с. 147.

264

Там же, с. 144 или: «На другой день, ровно в восемь часов, господин Голядкин очнулся в своей постели. Тотчас же все необыкновенные вещи вчерашнего дня и вся невероятная, дикая ночь, с ее почти невозможными приключениями, разом, вдруг, во всей ужасающей полноте, явилась его воображению и памяти» (Там же, с. 143).

265

Например, последняя фраза главы 7 звучит так: «Сон налетел на его победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди…» (Там же, с. 159). А следующая глава 8 начинается словами: «Как обыкновенно, на другой день господин Голядкин проснулся в восемь часов (…) Но каково же было его удивление, когда не только гостя, но и даже и постели, на которой спал гость, не было в комнате! „Что ж это такое? — чуть не вскрикнул господин Голядкин, — что ж бы это было такое? Что же означает теперь это новое обстоятельство?“» (Там же, с. 159).

266

Там же, с. 146–147.

267

Например, в связи с появлением двойника в департаменте поведение сослуживцев «…поразило его. Оно казалось вне здравого смысла» (Там же, с. 146).

268

Там же, с. 288.

269

Там же, с. 146.

270

Там же, с. 206.

271

Там же, с. 131.

272

Там же, с. 132.

273

Там же, с. 152–153.

274

Там же, с. 431.

275

Например, когда, после долгого стояния на черной лестнице и после всех колебаний он проникает незваным на бал и начинает свое путешествие по комнатам квартиры статского советника: «скользнул почти незаметно (…) потом… потом… тут господин Голядкин позабыл все, что вокруг него делается, и прямо, как снег на голову, явился в танцевальную залу», или когда он «почувствовал себя счастливейшим из смертных и собирался отправиться в департамент, как вдруг у подъезда загремела его карета; он взглянул и все вспомнил. Петрушка отворял уже дверцы. Какое-то странное и крайне неприятное ощущение охватило всего господина Голядкина. Он как будто покраснел на мгновение. Что-то кольнуло его» (Там же, с. 122).

276

Там же, с. 137.

277

Там же, с. 215–216. Внезапная смена душевных состояний выглядит как часть психологического бегства: «Рок увлекал его. (…) Впрочем, господин Голядкин чувствовал, что его как будто бы подмывает что-то, как будто он колеблется, падает» (Там же, с. 134). Продолжение погони уже трудно истолковать как-то иначе, чем как навязчивый кошмар. Голядкин, опять «без памяти» на бегу опрокидывает всех встречных, слышится крик, причем своей абсурдностью здесь кошмар явно переходит в бурлеск: «Но господин Голядкин, казалось, был без памяти и внимания ни на что не хотел обратить… Опомнился он, впрочем, уже у Семеновского моста, да и то только по тому случаю, что успел как-то неловко задеть и опрокинуть двух баб с их каким-то походным товаром, а вместе с тем и сам повалился» (Там же, с. 206).

278

Например, двойник идет в квартиру Голядкина, входит внутрь, но никаких следов его посещения не остается. Наутро, когда Голядкин-старший просыпается, его лакей Петрушка суровее, да и только.

279

Там же, с. 176. «Никому я не отдавал никакого письма; и не было у меня никакого письма… вот как! (…) И не был, и чиновника такого не бывало. (…) А Голядкин будет тебе, говорит, в Шестилавочной улице. (…) — А то другой Голядкин; я про другого говорю, мошенник ты эдакой! (…) — А письмо-то, письмо… — Какое письмо? И не было никакого письма, и не видал я никакого письма. (…) А добрые люди без фальши живут и по двое никогда не бывают… У господина Голядкина и руки и ноги оледенели, и дух занялся…» (Там же, с. 179–180).

280

«Вдруг глаза его остановились на одном предмете, в высочайшей степени возбудившем его внимание. В страхе — не иллюзия ли, не обман ли воображения предмет, возбудивший внимание его, протянул к нему руку, с надеждою, с робостью, с любопытством неописанным… Нет! Не обман, не иллюзия! Письмо, точно письмо, непременно письмо, и к нему адресованное… (…) Впрочем, я все это заранее предчувствовал, — подумал герой наш, — и все то, что в письме теперь будет, также предчувствовал…» (Там же, с. 180–181).

281

Там же, с. 187.

282

Там же, с. 220.

283

Например, там же, с. 168. На отрицание времени героями Достоевского обратил внимание Вересаев (В. В. Вересаев Живая жизнь. О Достоевском и Толстом. М., 1911, часть 1. с. 52).

284

Д, с. 139.

285

И. Анненский. Книга отражений. М., 1979, с 23. О значении «оцепенелости взора» в кошмаре см. также: В. Кругликов, ук. соч., гл. «Кафка».

286

Д, с. 140.

287

Там же, с. 141. Как мы помним, после тщательного вглядывания в точку Голядкин наконец разглядел свой кошмар. И хотя он только увидел прохожего, — он «смутился и даже струсил, потерялся немного» (Там же, с. 140). Сначала двойник идет ему навстречу, потом двойник возвращается и удаляется от него: «Да что ж это такое, — подумал он с досадою, — что ж это я, с ума, что ли, в самом деле, сошел?» (Там же, с. 141). Черный человечек, превращающийся в двойника, — не перелагает ли здесь Достоевский тему кошмарного преследования, редкую в творчестве Пушкина: «Меня преследует мой Черный человек»? Голядкин изначально знает, кто перед ним: «…у него задрожали все жилки, колени его подогнулись, ослабли, и он со стоном присел на тротуарную тумбочку. Впрочем, действительно, было от чего придти в такое смущение. Дело в том, что незнакомец этот показался ему теперь как-то знакомым. Это бы еще все ничего. Но он узнал, почти совсем узнал теперь этого человека. Он его часто видывал, этого человека, когда-то видывал, даже недавно весьма (…)» (Там же, с. 142).

288

«Вдруг он остановился, как вкопанный, как будто молнией пораженный, и быстро потом обернулся назад, вслед похожему, едва только его минувшему, — обернулся с такими видом, как будто что его дернуло сзади, как будто ветер повернул его флюгер. (…) „Что, что это?“ — шептал господин Голядкин, недоверчиво улыбаясь, однако ж, дрогнул всем телом. Морозом подернуло у него по спине» (Там же, с. 140).

289

Там же, с. 169.

290

Там же, с. 200 «Однако ж, сделав десять шагов, герой наш ясно увидел, что все преследования остались пустыми и тщетными» (Там же, с. 167).

291

Там же, с. 170.

292

Ф.М. Достоевский. Сон смешного человека, Достоевский, ПСС, т. 25, с. 111.

293

Там же, с. 187.

294

Там же, с. 227.

295

Еще более рельефно и точно разрывы времени кошмара передает Достоевский в «Сне смешного человека»: «Во сне вы падаете иногда с высоты, или режут вас, или бьют, но вы никогда не чувствуете боли (…) Так и во сне моем: боли я не почувствовал, но мне представилось, что с выстрелом моим все во мне сотряслось и все вдруг потухло, и стало кругом меня ужасно черно. Я как будто ослеп и онемел, и вот я лежу на чем-то твердом, протянутый, навзничь, ничего не вижу и не могу сделать ни малейшего движения. Кругом ходят и кричат, басит капитан, визжит хозяйка, — и вдруг опять перерыв, и вот уже меня несут в закрытом гробе. (…) Я не помню, сколько времени мы неслись, и не могу представить: совершалось все так, как всегда во сне, когда перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце» (Сон смешного человека…, с. 109).

296

Авторы работ о «Петербурге Достоевского» обычно не прослеживают маршруты Голядкина: В. Бирон. Петербург Достоевского. Д., 1991; Е. Саруханян. Достоевский в Петербурге. Д., 1972.

297

Д, с. 112.

298

Там же, с. 115.

299

Там же, с. 122.

300

Там же, с. 125.

301

Там же, с. 128.

302

Там же, с. 170.

303

Там же, с. 172.

304

Там же, с. 177.

305

Там же, с. 223.

306

Там же, с. 226.

307

Там же, с. 211.

308

Там же, с. 142.

309

Там же, с. 200.

310

Там же, с. 201.

311

Двойник, вволю поиздевавшись на Голядкиным — старшим, не заплатив, — как не платил за обеды обманутой немке и его «оригинал»? — удирает из кофейни. «Само собою разумеется, что после первого мгновенного столбняка, естественно нашедшего на господина Голядкина-старшего, он опомнился и бросился со всех ног за обидчиком, который уже садился на поджидавшего его и, очевидно, во всем согласившегося с ним ваньку. (…) Уцепившись за крыло дрожек всеми данными ему природою средствами, герой наш несся некоторое время по улице, карабкаясь на экипаж, отстаиваемый из всех сил г. Г-младшим (…) Наконец, наш герой успел-таки взгромоздиться на дрожки (…) правой рукой своей всеми средствами вцепившись в весьма скверный меховой воротник шинели развратного и ожесточеннейшего своего неприятеля…(…) Господину Голядкину показалось, что сбывается с ним что-то знакомое. Одно мгновение он старался припомнить, не предчувствовал ли он чего-нибудь вчера… во сне, например…» (Там же, с. 206). Нужно ли добавлять, что на протяжении всей это сцены «Снег валил хлопьями (…) Кругом было мутно и не видно ни зги», так же как и в ночь встречи с двойником.

312

Там же, с. 225. Первая сцена: «Или нет; он никого уже не видал, ни на кого не глядел… а двигаемый тою же самой пружиной, посредством которой вскочил на чужой бал непрошенный, подался вперед (…)» (Д, с. 133). Когда он очутился перед Кларой Олсуфьевной: «Без всякого сомнения, глазком не моргнув, он с величайшим бы удовольствием провалился в эту минуту сквозь землю; но, что сделано было, того не воротишь… ведь уж никак не воротишь» (Там же, с. 133). Эта же фраза («Подойдя к своему экипажу и приготовляясь в нем поместиться, господин Голядкин мысленно обнаружил желание провалиться сквозь землю или спрятаться хоть в мышиную щелочку вместе с каретой» (Там же, с. 127)), знакомая нам по первому посещению статского советника Голядкиным, повторяется и при описании второго бала.

313

Там же, с. 133. Помимо сцены на балу сходное описание есть и в сцене в трактире, где Голядкин обнаруживает в кармане склянку, которую он принимает за яд: «(…) Между тем в комнате произошло движение, смятение; все окружали господина Голядкина, все говорили господина Голядкина, некоторые даже хватали господина Голядкина. Но герой наш был недвижим, не видя ничего, не слыша, не чувствуя ничего….» (Там же, с. 208).

314

Там же, с. 136.

315

«Вдруг, во всех окнах разом, обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры, открылись занавесы, целые группы людей толпились в окнах, все искали и выглядывали чего-то на дворе. Обеспеченный своею кучей дров, герой наш тоже в свою очередь с любопытством стал следить за всеобщим движением и с участием вытягивать направо и налево свою голову, сколько по крайней мере позволяла ему короткая тень от дровяной кучи, его прикрывавшая. Вдруг он оторопел, вздрогнул и едва не присел на месте от ужаса. Ему показалось, — одним словом, он догадался вполне, что искали-то не что-нибудь и не кто-нибудь: искали просто его, господина Голядкина. Все смотрят в его сторону, все указывают в его сторону. Бежать было невозможно: увидят… Оторопевший господин Голядкин прижался как можно плотнее к дровам, и тут только разметил, что предательская тень изменяла, что прикрывала она не всего его. С величайшим бы удовольствием согласился бы наш герой пролезть теперь в какую-нибудь мышиную щелочку между дровами, да так и сидеть себе смирно, если б только это было возможно. (…) И вдруг сгорел со стыда окончательно. Его совершенно заметили, все разом заметили, все манят его руками, все кивают ему головами, все зовут его(…)» (Там же, с. 224).

316

Там же, с. 218.

317

Там же, с. 194.

318

Там же, с. 213.

319

«Господин Голядкин остолбенел от изумления, и на время у него язык отнялся. (…) говорить о фамильном сходстве тогда, когда тут видно, как в зеркале!» (Там же, с. 148).

320

Там же, с. 110.

321

Там же, с. 173–174.

322

Там же, с. 216. Еще одно — довольно своеобразное отражение появляется в последней сцене на балу. Потерявшийся Голядкин в критическую минуту вдруг замечает «лопнувшие сапоги на генерале». Потом он понимает, что сапоги целы, и вспоминает, что в живописи этот блик называется «светлое ребро» (Там же, с. 217). Этот блик, может быть, тоже способ концентрации внимания?

323

«(…) если взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький, а кто новенький, кто оригинал и кто копия» (Там же, с. 147).

324

Л.H. Толстой. Война и мир. Толстой, ПСС. Под ред. В. Г. Черткова, М.-Д., 1930, т. 10, с. 273.

325

Там же, с. 273.

326

Там же, с. 274.

327

Там же, с. 274.

328

Там же, с. 275.

329

Там же, с. 276.

330

Там же, с. 277.

331

Там же, с. 277–278.

332

Д, с. 146.

333

Там же, с. 143.

334

Там же, с. 196.

335

Там же, с. 194, это же несколько раз повторяется на протяжении всей 10 главы.

336

Там же, с. 229.

337

Э. По. Вильям Вильсон (1839) Убийства на улице Морг. СПб., 2008, с. 30.

338

Д, с. 139.

339

Д, с. 140.

340

Там же, с. 142.

341

Там же, с. 152. Переживания Голядкина доносятся до нас в виде бессвязного потока слов, причем косноязычие Голядкина проявляется, как назло, в самые драматические моменты, когда он, по идее, должен был быть наиболее красноречив, чтобы поведать читателю обо всех разнообразных оттенках переживаемых им психологических трудностей: «Все еще бледный и чувствуя в совершенном разброде всю свою голову, крепко недоумевая, на что именно нужно решиться, присел господин Голядкин на стул. (…) Это, вероятно, как-нибудь там померещилось, или вышло что-нибудь другое, а не то, что действительно было; или, верно, это я сам ходил… и себя как-нибудь там принял совсем за другого… одним словом, это совершенно невозможное дело» (Там же, с. 165).

342

Там же, с. 218. «Я буду особо, как будто не я, — думал господин Голядкин — пропускаю все мимо; не я, да и только; он тоже особо, авось и отступится» (Там же, с. 170).

343

Там же, с. 223. «Таким-то образом сомневаясь и ища ключа и разрешения сомнений своих, герой наш добежал до Семеновского моста, а добежав до Семеновского моста, благоразумно и окончательно положил воротиться. „Оно и лучше, — подумал он. — Я лучше с другой стороны, то есть вот как. Я буду так — наблюдателем посторонним буду, да и дело с концом; дескать, я наблюдатель, лицо постороннее — и только, а там, что ни случись — не я виноват. Вот оно как! Вот оно таким-то образом и будет теперь“ (Там же, с. 223).

344

Там же, с. 184.

345

Там же, с. 140.

346

Там же, с. 152.

347

О серьезности отношения Достоевского к „Двойнику“ и по прошествии многих лет, свидетельствуют многие факты его творческой биографии. В частности, из Твери Достоевский в 1859 г. пишет брату, обещая привести исправленного „Двойника“: „Они увидят наконец что такое Двойник! (…) Одним словом, я вызываю всех на бой и, наконец, если я теперь не поправлю Двойника, то когда же его поправлю? Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип по своей социальной важности, который первый открыл и которого я был провозвестником?“ (Письма, 1928, т. 1, с. 257). Сделать этого писатель не смог из-за своих долгов издателю Стелловскому.

348

Из письма брату (цит. по: Мочульский, ук. соч., с. 46).

349

Аналогию между „Двойником“ и творчеством Джойса проводит J. Franck. Dostoevsky. A Writer and His Time. Princeton U.P., 2010, p. 102.

350

Ф.М. Достоевский. Господин Прохарчин (далее — ГП). Достоевский, ПСС, т. 1, с. 245.

351

ГП, с. 249.

352

Там же, с. 243.

353

Там же, с. 252.

354

Анненский, ук. соч, с 32.

355

Там же, ук. соч, с 32.

356

Анненский указывал, что Достоевский „умел открывать бездны ужаса“ в обыденности.

357

Там же, с. 253.

358

Там же, с. 250. Гоголевские аллюзии не покидают автора „Господина Прохарчина“: „Ты, ты, ты глуп! — бормотал Семен Иванович. — Нос отъедят, сам с хлебом съешь, не заметишь…“ (Там же, с. 255).

359

Там же, с. 251.

360

Гроссман, ук. соч., с. 96.

361

Мочульский, ук. соч., с. 65. Так поступает, например, автор классической биографии Достоевского Дж. Франк, связывая героя „Хозяйки“ не с предшествующими работами Достоевского, а с мечтателем из „Белых ночей“ (Frank, Op. cit., p. 107).

362

Ф.М. Достоевский. Хозяйка (далее — X). Достоевский, ПСС, т. 1, с. 285.

363

Там же, с. 278.

364

Там же, с. 302.

365

Там же, с. 279–208.

366

Интересно отметить, насколько Достоевский по сравнению с романтиками, например, Новалисом, внимательнее и подробнее описывает переживание кошмара: „Юноша постепенно забылся в сладкой дреме и заснул. Ему приснилась сначала безграничная даль и дикие неведомые места. Он переплывал моря с непостижимой легкостью; он видел странных зверей; он жил с различными людьми, то среди битв, то в диком смятении, то в тихих селениях. Он попал в плен и в страшную нужду. Все ощущения достигли в нем неведомой до того напряженности. Он прожил бесконечно пеструю жизнь, умер и снова родился, любил с безумной страстью, и затем снова настала вечная разлука с возлюбленной“ (Новалис. Генрих фон Офтердинген. М., 1922).

367

X, 302.

368

Там же, с. 274.

369

Там же, с. 277–278.

370

Там же, 289.

371

Здесь и далее цит. по: М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. В первом издании 1929 г. „Проблемы творчества Достоевского“ мениппея не фигурирует. Это понятие появляется по втором, расширенном и дополненном издании 1963 г.

372

Бахтин. Поэтика…, с. 57.

373

Там же, с. 65.

374

„Уже в первый, „гоголевский период“ своего творчества Достоевский изображает не „бедного чиновника“, но самосознание бедного чиновника (Девушкин, Голядкин, даже Прохарчин). То, что было дано в кругозоре Гоголя как совокупность объективных черт, слагающихся в твердый социально-характерологический облик героя, вводится Достоевским в кругозор самого героя и здесь становится предметом его мучительного самосознания“ (Там же, с. 64).

375

Н.В. Гоголь. Шинель. Гоголь, ПСС, с. 169.

376

Там же, с. 172.

377

Бахтин. Поэтика…, с. 142, 159, 160, 162.

378

Там же, с. 63. „В кругозоре же автора как предмет видения и изображения остается это чистое самосознание в его целом“ (Бахтин, Поэтика…, с. 63). „Самосознание, как художественная доминанта в построении образа героя, уже само по себе достаточно, чтобы разложить монологическое единство художественного мира, но при условии, что (…) в самом произведении дана дистанция между героем и автором“ (Бахтин, Поэтика…, с. 68). В результате „всепоглощающему сознанию героя автор может противопоставить лишь один объективный мир — мир других равноправных с ним сознаний“ (Там же, с. 66).

379

Там же, с. 72. Дальше Бахтин цитирует „Кроткую“, где Достоевский прямо говорит про важность сохранения „психологического порядка“ переживания. Достоевского волнует не внутренняя речь героя, а его внутренние состояния в их разнообразных проявлениях. Бахтин объясняет это „правдой собственного сознания“ (Там же, с. 74).

380

Концепция самосознания породила и другие натяжки, не укрывшиеся от взора его критиков, в числе которых следует в первую очередь вспомнить М. Гаспарова (М. Л. Гаспаров. Бахтин в русской культуре XX в. М. Л. Гаспаров. Избранные труды. М., 1997, а также Лосева (А. Ф. Лосев. Эстетика возрождения. М., 1978, с. 589) и Баткина (Л. М. Баткин. Смех Пантагрюэля и философия культуры. Вопросы философии, 1967, № 12). Анализ критики наследия Бахтина см. в: C. Emerson. Creative Ways of Not Liking Bakhtin (Lydia Ginzburg and Mikhail Gasparov). University of Toronto Press, 2010 (forthcoming). См. также: К. Эмерсон. Двадцать лет спустя. Вопросы литературы, 2006, № 2.

381

Бахтин. Поэтика…, с. 67.

382

Другая версия — не самосознание, а самообман раскрывает Достоевский в своих героях: Ю. Корякин. Достоевский и канун XXI века. М., 1989, с. 69–70.

383

Бахтин. Поэтика…, с. 86–87. Бахтину очень важно, что Достоевский отрицает в записных книжках, что он психолог: „При полном реализме найти в человеке человека… Меня зовут психологом; не правда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой“ (Там же, с. 81), и дальше Бахтин рассуждает, почему Достоевский не любит современных психологов. К этому рассуждению следует добавить, что, во-первых, психология с ее рождающимся научным пафосом не могла не претить писателю своим примитивизмом и грубым материализмом. Во-вторых, возможно, на такой реакции писателя сказались отголоски грубой критики его психологизма Анненковым, воспоминание о которой вполне могло заставить его продолжать обороняться от этой критики.

384

Бахтин. Поэтика…, с. 98. Бахтин сравнивает Достоевского с „Тремя смертями“ Толстого.

385

„Чудо, тайна, и власть“ — эти три ключа, которые, по словам Великого инквизитора Ивана Карамазова, открывают власть над миром, — не привлекают никакого внимания Бахтина в его книге о Достоевском» (C. Emerson. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton U.P., 1997, p. 129).

386

Idem, p. 131–133, 136.

387

Idem, p. 129. О взглядах Достоевского см.: S. McReynolds. Redemption and the Merchant God: Dostoevsky’s Economy of Salvation and Antisemitism. Northwestern U.P., 2008.

388

Emerson op. cit., p. 154.

389

Бахтин. Поэтика…, с. 55.

390

Там же, с. 71.

391

«Это — характерное для жанра мениппеи моральное экспериментирование, не менее характерное и для творчества Достоевского» (Бахтин. Поэтика…, с. 204). «Кроткую» он считал «анакризой с моральными экспериментами» (Там же, с. 207).

392

С этой точки зрения куда более точной выглядит интерпретация Кирпотина, на которую ссылается Бахтин: «как бы прямое видение чужой психики. Он заглядывал в чужую душу, как бы вооруженный оптическим стеклом, позволявшим ему улавливать самые тонкие нюансы, следить за самыми незаметными переливами и переходами внутренней жизни человека» (Там же, с. 51).

393

Там же, с. 205.

394

Там же, с. 203.

395

Если Бахтин и отмечает какую-то своеобразную функцию сна, то только для того, чтобы снова вернуться к идее мениппеи с ее испытанием человека: «Преобладает у Достоевского кризисная вариация сна» (Бахтин. Поэтика…, с. 199). Бахтин рассматривает кошмар как обычный сюжетный ход, который ничего не добавляет к повествованию. Например, так он анализирует кошмар Раскольникова со смеющейся старухой, приснившийся герою накануне убийства процентщицы: «Эта логика сна и позволила здесь сочетать образ смеющейся старухи, сочетать смех со смертью и убийством. Но это же позволяет сделать толпы смеющихся людей, как и амбивалентная логика карнавала.

Перед нами типичное карнавальное сочетание» (Там же, с. 227). Бахтин обращается к Пушкину, чтобы подкрепить свой тезис аналогией с «Пиковой дамой» Пушкина, с обмороком Германа у гроба старой графини. Раз обморок случается на людях, значит, считает Бахтин, и это тоже карнавал «всенародного развенчания» героя, хотя критик сам оговаривается, что «этому всенародному развенчанию (…) нет полного созвучия в „Пиковой даме“…» (Там же, с. 228). Он утверждает: «Сон здесь вводится именно как возможность совсем другой жизни, организованной по другим законам, чем обычная (…) Жизнь, увиденная во сне, отстраняет обычную жизнь, заставляет понять и оценить ее по-новому (в свете иной увиденной возможности). И человек во сне становится другим человеком, раскрывает в себе новые возможности (…), испытывается и проверяется сном. Иногда сон прямо строится как увенчание — развенчание человека и жизни. Т. о. во сне создается невозможная в обычной жизни исключительная ситуация, служащая все той же основной цели мениппеи — испытанию идеи и человека идеи» (Там же, с. 198). Бахтин считал, что такой сон впервые появляется в мениппее.

396

Там же, с. 290.

397

Там же, с. 199.

398

«…беседа Ивана с чертом полна образов космического пространства и времени: „квадриллионами квадриллионов километров“ (…) Все эти космические величины здесь перемешаны с элементами ближайшей современности (…) и с комнатно-бытовыми подробностями, — все это органически сочетается в условиях карнавального времени», — считает Бахтин. (Там же, с. 239, прим. 1).

399

Там же, с. 234.

400

«(…) впервые появляется и то, что можно назвать психологическим экспериментированием: изображение необычных, не нормальных морально-психических состояний человека — безумий всякого рода (…) раздвоения личности, необузданной мечтательности, необычных снов, страстей, граничащих с безумием., самоубийств и т. п. Все эти явления имеют в мениппее не узкотематический, а формально-жанровый характер. Сновидения, мечты, безумие разрушают эпическую и трагическую целостность человека и его судьбы: в нем раскрываются возможности иного человека и иной жизни, он утрачивает свою завершенность и однозначность, он перестает совпадать с самим собой. Сновидения обычны и в эпосе, но там они — пророческие, побуждающие или предостерегающие — не выводят человека за пределы его судьбы и его характера, не разрушают его целостности. Конечно, эта незавершенность человека и его несовпадение с самим собой в мениппее носят еще довольно элементарный и зачаточный характер, но они уже открыты и позволяют по-новому увидеть человека. Разрушению целостности и завершенности человека способствует и появляющееся в мениппее диалогическое отношение к самому себе (чреватое раздвоением личности)» (Бахтин, Поэтика…, с. 156). Оставляя в стороне вопрос о том, чем все сказанное относительно пограничных состояний и страстей специфично для мениппеи, а не для греческой трагедии, отметим это редкое место, в котором Бахтин признает, что диалогичность может быть опасна и исполнена не только гуманистического пафоса. Попытка философа, живущего в сталинском кошмаре, создать гуманистическую вселенную, что не может не вызывать уважения. Но выбор Достоевского в качестве материала не был удачен.

401

Там же, с. 157. И все же критик постоянно ощущал активное сопротивление своего материала и старался объясниться по этому поводу с читателем, как, например, вот в этом месте, где ощущение неполного — мягко говоря — соответствия между произведениями Достоевского и концепцией мениппеи Бахтину приходится приписать иронии, которая тоже в конечном счете объявляется чертою жанра: «Можно даже сказать, что жанр мениппеи раскрывает здесь свои лучшие возможности, реализует свой максимум. (…) Достоевский не писал и пародии на жанр, он использовал его по прямому назначению. Однако нужно заметить, что мениппея всегда — в том числе и древнейшая, античная — в какой-то мере пародирует себя самое. Это один из жанровых признаков мениппеи» (Там же, с. 189).

402

Там же, с. 140.

403

Там же, с. 104.

404

«Пародирующие двойни стали довольно частым явлением и карнивализованной литературы. Особенно ярко это выражено у Достоевского, — почти каждый из ведущих героев его романов имеет по нескольку двойников, по-разному его пародирующих — Свидригайлов, Лужин, Лебезятников для Ставрогина — Петр Верховенский, Шатов, Кириллов, для Ивана Карамазова — Смердяков, черт, Ракитин. В каждом из них (то есть из двойников) герой умирает (то есть отрицается), чтобы обновиться (то есть очиститься и подняться над собой)» (Там же, с. 170).

405

Там же, с. 150–151.Согласно Бахтину, уже сократический диалог строился на карнавальной основе, уже его герои были идеологами, и из него рождалась мениппова сатира как особый жанр, как испытание истины словом. Попутно также выясняется, что фантастичность менипповой сатиры «подчинена функции провоцирования и испытания правды», доходя порой до «трущобного натурализма». О карнавализации см.: Там же, с. 153, 224–225. Идея карнавала нашла свое полное развитие в другой работе Бахтина: М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Возрождения. М., 1966.

406

Бахтин. Поэтика…, 201.

407

В. Шкловский. Тетива. О несходстве сходного. М., 1970.

408

Бахтин. Поэтика…, с. 207.

409

«В эту „Мениппову сатиру“ вставлена вторая сатира — „Легенда о Великом инквизиторе“. (…) Наконец, столь же глубокой мениппеей является беседа Ивана Карамазова с чертом (Черт. Кошмар Ивана Федоровича)» (Бахтин, Поэтика…, с. 209).

410

Там же, с. 210.

411

Там же, с. 211.

412

Там же, с. 206 «Нас (…) интересует слова языка, а не его индивидуальное употребление в определенном неповторимом контексте» (Там же, с. 214).

413

V. Astrov. Dostoevskij on Edgar Allan Poe. American Literature, v. XIV (1942).

414

S.G. Marks, Op.cit., p. 77.

415

Emerson. The First Hundreds Years…, p. 96. О «жестоких, на потребу публике готических интригах» Достоевского говорит Кэрил Эмерсон. О жутком готическом смехе, звучавшем за карнавалом, говорил также Баткин. (Л. М. Баткин. Смех Патнагрюэля…).

416

Бахтин. Поэтика…, с. 119.

417

С. Emerson. Zosima’s «Mysterious Visitor»: Again Bakhtin on Dostoevsky, and Dostoevsky on Heaven and Hell». A New Word on Brothers Karamazov. Ed. by R.L.Jackson. Evanston, 2004, p. 173.

418

Бахтин. Поэтика…, с. 263.

419

Там же, с. 286.

420

Там же, с. 293.

421

«Так развивается интрига Голядкина с его двойником, развивается как драматизированный кризис его самосознания, как драматизированная исповедь. За пределы самосознания действие не выходит, так как действующими лицами являются лишь обособившиеся элементы этого самосознания. Действуют три голоса, на которые разложился голос и сознание Голядкина: его „я для себя“, не могущее обойтись без другого и без его признания, его фиктивное „я для другого“ (отражение в другом), то есть второй замещающий голос Голядина, и, наконец, получается своеобразная мистерия или, точнее, моралите, где действуют не целые люди, а борющиеся в них духовные силы, но моралите, лишенное всякого формализма и абстрактности» (Бахтин. Поэтика…, с. 291). Интересно было бы узнать, в чем же состоит мораль этого «моралите»? Правда, где же мораль в этой повести? В том ли она, что герой сходит с ума? Или в том, что он маленький, но подлый человек? Или в том, что государственная служба в императорской России могла любого с ума свести?

422

Там же, с. 292.

423

Несколько слов о тех наблюдениях, которые, как хорошо осознавал сам Бахтин, явно выпадали из логики его анализа, но которые тем не менее крайне важны для понимания «Двойника». Например, как мы уже отмечали, Бахтин чувствовал, что в «Двойнике» нет настоящего литературного действия: «Все действующие лица, кроме Голядкина и его двойника, не принимают никакого реального участия в интриге, которая всецело развертывается в пределах самосознания Голядкина… Рассказывает же повесть о том, как Голядкин хотел обойтись без чужого сознания, без признанности другим, хотел обойти другого и утвердить себя сам, и что из этого вышло. „Двойник“ Достоевский мыслил как исповедь (…) Это первая драматизированная исповедь в творчестве Достоевского» (Там же, с. 288). Но может быть, действие и впрямь не выходит за пределы самосознания Голядкина просто потому, что это и не действие вовсе, а переживание кошмара? Монотонные повторы поэмы тоже не прошли мимо внимания Бахтина, но не получили иного объяснения, кроме неясной аналогии с живописью. «Действительно, рассказ с утомительнейшею точностью регистрирует все мельчайшие движения героя, не скупясь на бесконечные повторения. Рассказчик словно прикован к своему герою, не может отойти от него на должную дистанцию…» (Там же, с. 302).

424

Там же, с. 295.

425

Там же, с. 294.

426

Там же, с. 295.

427

Там же, с. 295.

428

Там же, с. 193. Интерпретации «Бобка», продолжающие Бахтина, см. например: Ilya Vinitsky. Where Bobok Is Buried: The Theosophical Roots of Dostoevskii\'s «Fantastic Realism», Slavic Review, vol. 65, n. 3, 2006, p. 523–543.

429

«Бобок» опубликован 5 февраля в № 6 «Гражданина» в «Дневнике писателя» 1874 г. «Итак, вот к какому изданию я приобщил себя. Положение мое в высшей степени неопределенное. Но буду и я говорить сам с собой и для собственного удовольствия, в форме этого дневника, а там что бы ни вышло. Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься. Если же я найду читателя и, боже сохрани, оппонента, то понимаю, что надо уметь разговаривать и знать с кем и как говорить». Достоевский продолжает: «На этот раз помещаю „записки одного лица“. Это не я; это совсем другое лицо. Я думаю, более не надо никакого предисловия» (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя. Достоевский, ПСС, 1980, т. 21, с. 41).

430

Бахтин. Поэтика…, с. 184. Бахтин анализирует «Бобок» как «ключевое в жанровом отношении произведение его».

431

Там же, с. 184, 197.

432

Ф.М. Достоевский. Бобок. Достоевский, ПСС, 1980, т. 21, с. 44.

433

Аллюзии на Гоголя ясно различимы в этой вещи. Тон героя «Бобка» напоминает речь Поприщина из «Записок сумасшедшего»: «Нет, этого уж я не могу допустить! И это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить с заключениями» (Там же, с. 48); «Продолжал, однако, выслушивать, хотя и с чрезмерным негодованием» (Там же, с. 46).

434

Бахтин. Поэтика…, с. 187.

435

Достоевский. Бобок, с. 43.

436

Бахтин. Поэтика…, с. 189.

437

Бахтин выделяет следующие главные темы: «все позволено» без Бога и бессмертия души, исповедь без покаяния — бесстыдная правда последних моментов сознания, безумия, сладострастия, оторванности от народных корней (Там же, с. 193).

438

Там же, с. 184.

439

Заметим, что, как и в «Братьях Карамазовых», Достоевский идет на компромисс и предлагает читателю в качестве одного из возможных «натуралистическое объяснение» реакций героя: он нетрезв и выглядит как «близкое к помешательству лицо» (Достоевский. Бобок, с. 42); мы знаем, что у него скверен характер (Там же, с. 342), а также приводится длинное рассуждение о сумасшедшем доме и о дураках (Там же, с. 42–43).

440

Бахтин. Поэтика…, с 187. «Оказывается, что их жизнь в могилах еще продолжается некоторое время».

441

Там же, с. 188.

442

Достоевский. Бобок, с. 44.

443

Там же, с. 48.

444

Бахтин. Поэтика…, с. 195.

445

Там же, с. 197.

446

Там же, с. 185.

447

Достоевский. Бобок, с. 42.

448

Там же, с. с. 53.

449

Там же, с. 54.

450

Там же, с. 45.

451

«Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! — произносит, чертыхаясь, один из мертвецов — Заголимся и обнажимся!» (Там же, с. 52). Надо помнить, что призыв мертвеца Клиневича, инициатора посмертных эротических «обнажений», не исключает прочтения как призыв быть искренним, хотя бы в могиле.

452

Там же, с. 43.

453

Там же, с. 51.

454

Там же, с. 51.

455

Там же, с. 54.

456

Бахтин. Поэтика…, с. 310.

457

Там же, с 300.

458

Т. Манн. Доктор Фаустус. М., 1959, с. 440–441.

459

Ф.М. Достоевский. Сон смешного человека. Достоевский, ПСС, т. 25, с. 115.

460

Там же, с.118.

461

«Облекать сон в слова и рассказывать их почти невозможно, потому что не так важна самая суть в сне, — ее-то именно и можно выразить, — как его аромат и флюид, тот непередаваемый дух ужаса или счастья (или того и другого сразу), которыми он пропитан и которыми порой наполняет душу сновидца еще долгое время спустя. В нашей истории снам принадлежит решающая роль: великие и по-детски яркие сны снились ее герою, будут сниться сны и другим лицам. Но как затрудняла их всех задача хотя бы приблизительно поведать пережитое другим, как не удовлетворяла их самих каждая такая попытка!» (Томас Манн. Иосиф…, т. 2, с. 89).

462

Там же, т. 2, с. 344; см. также т. 2, с. 372).

463

N. Koposov. De l’imagination historique. Paris, Ed. EHESS, 2009, p. 207–219.

464

Цитирую по: С. Апт. Томас Манн. Биография. М., 1972.

465

Томас Манн, ук. соч., т. 1, с. 63.

466

«…если еще простительно, хотя и ошибочно было отождествлять с раем страну золотых яблок, где текли четыре реки, — то как можно было при полной даже готовности к самообману упорствовать в таком заблуждении, зная о мире лемуров, составляющем самый близкий и самый далекий пласт, мире, где жалкое подобие человека, существо, в котором прекрасный лицом и станом Иосиф отказался бы с понятным негодованием узнать себя, томилось одновременно сладким и страшным сном своей жизни в отчаянной борьбе с огромными броненосными саламандрами и летающими ящерами? Это не был „сад в Эдеме“, это был ад» (Там же, т. 1, с. 51). «Прошедшее ужасно, а настоящее могущественно, ибо оно бросается в глаза» (Там же, с. 212).

467

Там же, т. 3, с. 44.

468

Критику идеи «историографической операции» см. в: Н. Колосов. Как думают историки. М., НЛО, 2001.

469

Манн. Иосиф…, т. 1, с. 39.

470

О связи снов и мифологии см в: Б. Успенский. Этюды о русской истории. СПб., 2002, с. 25–26.

471

Манн. Иосиф…, т. 1, с. 240.

472

«…и я тоже соберусь с силами, чтобы найти для своего сна надлежащие слова, чтобы не погубить его своим рассказом. Ибо в нем была такая живость, такая ясность, такая неподражаемая острота, — а ведь известно, увы, как блекнут подобные сны от слов, превращаясь с мумию, в засохшее подобие того, чем они были, когда они снились, когда зеленели, цвели и плодоносили, как та виноградная лоза, что предстала передо мной в этом сне…» (Манн. Иосиф…, т. 2, с. 344).

473

Там же, т. 1, с. 370.

474

Там же, т. 1, с. 407.

475

Там же, т. 1, с. 111. Возвышенность кошмаров остается важной их чертой и в других произведениях Манна. В «Волшебной горе», где герой, как во «Сне смешного человека», «…путешествовал по идиллическому миру, наслаждаясь дружеским и приветливым отношением, которое повсюду проявляли к нему счастливые, но серьезные и очень благородные люди. Однако затем, к своему ужасу, он обнаружил храм человеческих жертвоприношений, в котором стал свидетелем того, как две пугающе уродливые ведьмы разрывали на части ребенка над своим котлом. Этот шок привел его в чувство. Наполовину проснувшись и обнаружив, что почти замерзший лежит в снегу, Ганс сказал себе: „Я чувствовал, что это был сон… одновременно приятный и ужасный. Все время я знал, что создал его сам…“

476

Манн. Иосиф…, т. 1, с. 244.

477

Там же, т. 2, с. 393.

478

Там же, т. 1, с. 165.

479

„..суть тайны заключена во вневременном настоящем… Иосиф… переживал, как будто это случилось при нем, — и убийство „пропавшего сына“ от рока-бога, Усира-Адонаи, и его воскресение, — то тут как раз и происходило то уничтожение времени в тайне, которое нас занимает, — занимает потому, что оно доказывает логическую состоятельность мышления, сразу узнававшего во всяком бедственном полноводье великий потоп“ (Там же, т. 1, с. 47).

480

Там же, т. 1, с.341. „Возможно, что последнее бедствие такого рода случилось и в самом деле не так уж давно, и чем оно ближе, тем любопытней вопрос, удалось ли и как удалось поколению, испытавшему его на собственной шкуре, спутать это современное событие с преданием, с великим потопом. Да, удалось… У тайны этой нет времени; но форма вневременности — это Вот Сейчас и Вот Здесь“ (Манн, Иосиф…, с. 46). „Ибо то, что наверху, опускается вниз; но то, что происходит внизу, и не смогло бы случиться, оно, так сказать, не додумалось бы до себя без своего небесного образца и подобья“ (Там же, т. 1, с. 342). Их старший современник, Эмиль Дюркгейм, к этому времени уже изобрел религиозное сознание, наделив его, по аналогии с кантовскими категориями чистого разума, категориями „ненаучного“ сознания — времени и пространства, числа, причинности и др. Идея сакрального времени — обратимого, цикличного, воображаемого учеными по противоположности тому, что они считали достоянием времени „научного сознания“, развилась под пером его учеников Юбера и Мосса. Подробнее см.: Д. Хапаева. Время космополитизма. Очерки интеллектуальной истории. СПб., 2002, с. 194–215.

481

Томас Манн (доклад „Иосиф и его братья“, Манн. Иосиф…, т. 2, с. 707) возвращается к идее о разной насыщенности времени: „Хотя время по звездам мы отсчитываем в точности так же, как и тогда, то есть как отсчитывали его задолго до урского странника, и хотя мы, в свою очередь, передадим этот счет самым нашим далеким потомкам, значение, вес и насыщенность земного времени не бывают одинаковы всегда и везде; у времени нет постоянной меры даже при всей халдейской объективности его измерения; шестьсот лет тогда и под тем небом представляли собой нечто иное, чем шестьсот лет в нашей поздней истории; это была полоса более спокойная, более тихая, более ровная; время было менее деятельно, в ходе его не так сильно, не так резко менялись вещи и мир….“ (Манн. Иосиф…, т. 1, с. 34). „И все-таки в целом время было консервативней, чем наше (…) а время однороднее, и потому обозримее; короче говоря, Иосифа нельзя было осуждать за то, что он мечтательно уплотнял время и порой, в часы меньшей собранности ума, например, ночью, при лунном свете, считал урского странника дедом своего отца…“ (Там же, т. 1, с. 35).

482

Там же, т. 1, с 34. „На каждом шагу его поражали… соответствия и аналогии, сливавшие в одно мгновение прошлое и обещанное… в мире Иакова духовное достоинство и „значение“… определялись богатством мифических ассоциаций и силой, с какой они наполняли мгновения“ (Там же, с. 92, 462–463).

483

Там же, т. 1, с. 53.

484

Там же, т. 1, с. 46 „Следовательно, гибель Атлантиды… то есть катастрофу с точки зрения истории весьма позднюю, никак нельзя считать великим потопом. Она тоже была только повторением, только претворением прошлого в настоящее, только ужасающим напоминанием; истинное же начало этой истории надо отнести по меньшей мере к той неизменно далекой поре, когда огромный остров Лемурия… исчез в волнах Индийского океана. Нас занимают не числовое выражение времени, а то уничтожение времени в тайне взаимозаменяемости предания и пророчества, которое придает слову „некогда“ двойное значение прошлого и будущего, и тем самым заряжает это слово потенцией настоящего. Здесь корни идеи перевоплощения“.

485

Там же, т. 1, с. 118.

486

Там же, т. 1, с. 123. „В том и состоит часть сферической тайны, что благодаря вращению шара цельность и однообразие характера уживается с изменением характерной роли. Ты Тифон, покуда притязаешь на престол, вынашивая убийство; но после убийства ты царь, ты само величие успеха, а тифоновский шаблон и роль достаются другому. (…) Зевс — это Тифон, пока он не победил“ (Там же, с. 166). См также с. 173, 184, 342–343.

487

Там же, т. 1, с. 340.

488

Там же, т. 1, с. 114. (имеются в виду религия и верование как еще более важные понятия).

489

Там же, т.1, с. 226.

490

Там же, т.1, с. 281–282.

491

Там же, т.1, с. 281.

492

Там же, т. 2, с. 483.

493

Там же,т. 2, с. 354.

494

Там же, т. 2, с. 370.

495

„…если сны растолкуют себя сами, иными словами, сбудутся, станут той самой действительностью, какую они облекали в одежду видения“ (Там же, т. 2, 373).

496

Там же, т. 1, с. 107.

497

Там же, т. 1, с. 112.

498

Там же, т. 2, с. 292.

499

Там же, 2, 344.

500

Там же, т. 2, с. 409.

501

Там же, т. 2, с. 421.

502

Анализ „Ночного дозора“ Лукьяненко см в: Хапаева. Готическое общество…, с. 36–44. Д. Хапаева. „О превращениях. Ответ М. Габовичу и И. Кукулину“. Неприкосновенный Запас, 2007, № 50/6.

503

Следуя известному принципу Марка Блока: М. Блок. Апология Истории. М., 1973.

504

О готическом романе в XVIII и XIX вв. см: Е. Мас-Andrew. The Gothic Tradition in Fiction. NY, Columia U.P., 1979; Haggarty. Gothic Fiction/Gothic Form. University Park, Pennsylvania State U. P. 1989; E. Markman. The History of Gothic Fiction. Edinburgh, 2000; E. Kosofsky Sedgwick. The Coherence of Gothic Conventions. New York, 1980. О готическом романе в русской литературе XIX вв.: В. Вацуро Готический роман в России. М., 2002.

505

Метьюрин. Мельмот-Скиталец…

506

Этот прием — нарушение причинно-следственных связей между событиями романа — был уже испробован в другом готическом романе, а именно в „Лесном романе“ Анны Радклиф.

507

К некоторым изданиям Метьюрина действительно стали прилагать схемы, разъясняющие читателю „рациональность“ замысла автора! Впервые такая схема была опубликована в английском издании 1892 г. — очевидно, что в этот момент зарождения социальных наук вопиющая иррациональность построения „Скитальца“ не могла не вызывать большого раздражения. Приведем ее полностью, чтобы дать возможность читателю самому оценить сложную архитектонику этого произведения: „Рассказ о роде Мельмотов. Последний его представитель, дублинский студент Джон Мельмот (в силу ли чистой случайности этот студент оказывается полным тезкой своего ужасного дяди, дополнительно запутывая читателя? — Д.Х. ), приехавший навестить умирающего дядю, в оставшейся после его смерти рукописи читает историю Мельмота-Скитальца и сжигает его портрет с надписью „Дж. Мельмот, 1646 г.“, о котором дядя перед смертью говорил, что его оригинал еще жив. Молодой Мельмот в завещанной ему рукописи читает историю англичанина Стентона, находившегося в 1676 году в Испании и на следующий год 1677 возвращающегося в Англию, где он встречается с Мельмотом-Скитальцем. Кораблекрушение у берега Ирландии, где находился дом Мельмота. Спасается лишь один человек — испанец Монсада, который поселяется в доме Мельмота и рассказывает ему о встречах с Мельмотом-Скитальцем в Испании. В эту повесть вставлен также рассказ, который испанец слышал от испанского еврея: история Иммали, живущей на пустынном острове в Индийском океане. Отцу этой девушки, который считает свою дочь погибшей во время кораблекрушения, таинственный чужеземец рассказывает две истории „Повесть о семье Гусмана“ и „Повесть о двух влюбленных“. Продолжение и окончание истории Иммали-Исидоры. Заключение рассказа Монсады. Сон Скитальца и его смерть“ (Ч. Метьюрин, ук. соч., с. 567).

508

R. Mighall. A Geography of Victorian Gothic Fiction: Mapping History’s Nightmares. Oxford, NY, 1999.

509

Как об этом свидетельствует полемика Горация Уолпола с Вольтером в предисловии ко второму изданию „Замка Отранто“.

510

Как известно, Гоголь увлекался готическим романом и разделял восхищение предромантиков Средними веками и готической архитектурой, о чем свидетельствует и настоящая ода, которую он посвятил любованию Средними веками в 1834 г. (Н.В. Гоголь, „О Средних веках“), и его переписка: „Два предмета только поразили и остановили меня (в Швейцарии. — Д.Х. ); Альпы да старые готические церкви. (…) Принимаюсь перечитывать вновь всего Вальтера Скотта, а там, может быть, и за перо“ (Из письма М.П. Погодину. Гоголь, ПСС, т. 11, с. 60).

511

Р.К. Garret. Gothic Reflections: Narrative Force in 19-th century Fiction. Ithaca and London, Cornell U.P., 2003, p. 5.

512

Гоголю было присуще осознание связи своей со своим читателем: „Не увидевши яснее, что такое в настоящую минуту я сам и что такое мои читателя, я был бы в решительной невозможности сделать дельно свое дело“ (Из письма С. Т. Аксакову. Гоголь, ПСС, т. 13, с. 187).

513

Набоков, ук. соч., с. 189.

514

Там же, с. 190.

515

„…и тут же появляется еще один гомункул…“. Там же, с. 190.

516

Привычка „записывать“ Гоголя в реалисты всегда была особенно сильна в отечественном литературоведении, ведущем свое начало от Белинского (см., например, Н. Котляревский. Н. В. Гоголь. СПб., 1913). Однако следует помнить, что Брюсов, Мережковский, Розанов, Набоков возражали против такого прочтения Гоголя. Например, Мережковский так остроумно комментирует фразу из „Портрета“ „бездушно заглушив в себе все, хотел быть верным природе“ (это и есть тот „земной реализм“ или тот „натурализм“, которым так восхищались в Гоголе наши критики 60-х годов». (Д. Мережковский. Гоголь и чорт, с. 68). О романтизме Гоголя см. также: В. Манн. Гоголь и мировая литература. М., Наука, 1988.

517

О попытках авторов, в том числе Достоевского и Пруста, создавать «словестные представители довербальной материи сознания» см. рассуждения у Л. Гинзбург: Л. Гинзбург. «Литература в поисках реальности»: Литература в поисках реальности, Л., 1987, с. 52.

518

Достоевский. Братья Карамазовы, с. 75.

519

В. Пелевин. Empire V. М., Эксмо, 2006. с. 321–322.

520

Достоевский. Братья Карамазовы, с. 75. «Оставь меня, ты стучишь в моем мозгу как неотвязный кошмар, — болезненно простонал Иван, в бессилии перед своим видением, — мне скучно с тобой, невыносимо и мучительно! Я бы много дал, если бы мог прогнать тебя!» (Там же, с. 81).

521

Там же, с. 81–82.

522

J.S. Ryan. Folktale, Fairy Tale, and the Creation of a Story. Tolkien and the Critics: Essays on J.R.R.Tolkien\'s «The Lord of the Rings». Ed. by N. D. Isaacs & R.A. Zimbardo. 1968; Scholarship and Fantasy: The Tolkien Phenomenon. Ed. by K.J. Battarbee. Turku U.P., 1993; T.A. Shippey. Creation from Philology in «The Lord of the Rings». J.R.R.Tolkien. Scholar and Storyteller. Essays in Memoriam. Ed. by M. Salu and R. Farrell. Corenell U.P., 1979; T. Shippey. The Road to Middle-Earth. HarperCollins Pbl., 2005.

523

Уэльбек настаивает на отвращении Лавкрафта к реализму и к жизни (Уэльбек, ук. соч., с. 14).

524

Лавкрафт. Хребты…, с. 130.

525

Уэльбек, ук. соч., с. 20.

526

Но Уэльбек недооценивал готически пафос Лавкрафта: «…у Лавкрафта не встречается ни одного настоящего человеческого экземпляра. В этом, конечно, важная, очень важная разница (между ним и Шерлоком Холмсом); но по-настоящему не существенная. Ее можно сравнить с той, что отделяет религии теистические от религий атеистических» (Уэльбек, ук. соч., с. 24).

527

«XX век, возможно, останется золотым веком эпической и фантастической литературы, как только рассеется нездоровый туман мягкотелого авангарда. Он уже дал возможность появиться Годарду, Лавкрафту и Толкину. Три коренным образом различных вселенных. Три столпа литературы грезы , столь же презираемой критикой, сколь всецело принимаемой публикой» (Уэльбек, ук. соч., с. 93). Характерно, что и для Толкина, и для Лавкрафта главным оппонентом, мишенью для насмешек выступает наука.

528

Например: The Gothic: Transmutations of Horror in Late Twentieth Century Art. Ed by Chr. Grunenberg. Cambridge (Mass.), MIT Press, 1997. В этой литературе встречаются традиционные объяснения популярности этого жанра, такие, как страх перемен, прогресса, и Другого, социальное беспокойство, тяга к возвышенному: N. Carroll. The Philosophy of Horror of Paradoxes of the Heart. NY, London, 1990; J. Darryl. Horror: A Thematic History in Fiction and Film. London, Oxford U.P., 2002; Monstrous adaptations: Generic and Thematic Mutations in Horror Film. Ed. by R. J. Hand and J. McRoy. Manchester, 2007; H. Urbanski. Plaques, Apocalypses and Bug-Eyed Monsters: How Speculative Faction Shows Us Our Nightmares. Jefferson, N. C., 2007; J. Colavito. Knowing Fear: Science, Knowledge and the Development of The Horror Genre. Jefferson, N. C., 2008; M. A. Vieira. Hollywood Horror: From Gothic to Cosmic. NY, 2004. Однако исследователи не задаются вопросом — почему центральным персонажем таких фильмов чаще всего становятся нелюди — вампиры, монстры, ведьмы, выживая своих недавних конкурентов — людей на периферию культурных симпатий и интереса. И конечно, они не пытались интрепретировать эти культурные продукты как воплощение кошмара в зрелищных искусствах.

529

P. Fayter. Late Victorian Science and Science Fiction: Victorian Science in Context. Ed. by B. Lightman, University of Chicago Press, 1997.

530

J.-M. Schaeffer. La Fin de l’exception humaine. Paris, 2007. См. также дискуссию об этой книге в: Le Débat, 2008, № 152.

531

Подробнее анализ нелюдей и теории сетей в русле прагматической парадигмы см. в: Д. Хапаева. Герцоги республики в эпоху переводов. М., НЛО. 2005, гл. «О нелюдях, предметах и парадоксах реализма», с. 66–72. См.: В. Latour, The Pasteurization of France. Harward U.P., 1988; La science telle qu’elle se fait. Sous la dir. De M. Calions et B. Latour. Paris, 1991.

532

О готической морали см. подробнее: Хапаева. Готическое общество…, гл. «Готическая мораль».

533

Колосов. Как думают историки…, гл. «Семантика социальных категорий».

534

Эти сюжеты я подробно анализирую в своей книге «Готическое общество…», где я использую современную постсоветскую прозу для анализа исторической памяти и показываю связь между постсовескими нелюдьми — ее героями — и памятью о терроре. См. так же: Д. Хапаева. Нелюди и Критики, НЛО, 2009, № 98.

535

Фильм «А History of Violence», Cannes Film Festival May 2005 — цитирую по: V. Vinokur. The Trace of Judaism. Dostoevsky, Babel, Mandelstam, Levinas. Evanston, Illinois, 2008, p. 60.

536

Достоевский. Братья Карамазовы, с. 84.

537

Термин Ф. Варела (Fransisco Varela with H. Maturana. Autopoiesis and Cognition: The Realization of the Living. Boston, 1980).

538

Уэльбек, ук. соч., с. 13, 20.

539

С. Лаберж. Осознанное сновидение. М., 1996. http://sophia.ru/book/book963.html «…отличить сновидение от реальности не так-то просто. Ни биологическая, ни культурная эволюция не подготовила нас для выполнения этой задачи» — так Лаберж строит стратегию продвижения своего метода на рынке удовольствий. Если сон неотличим от реальности и может стать управляемой машиной, где все мыслимые и немыслимые удовольствия возможны и безнаказанны, то, в самом деле, что оправдывает сложности жизни?

540

Cм. популярный форум «Хакеры сновидений» http://forum.dreamhackers.org/lofiversion/index.php/

541

«В одном из своих осознанных сновидений, — пишет ван Эден, — я парил над невероятно просторным ландшафтом. Ясное синее небо было залито солнечным светом, я чувствовал глубокое блаженство и благодарность и стремился выразить это проникновенными словами признательности». Однако ван Эден обнаружил, что такие прекрасные сны часто сменялись «демоническими видениями», в которых он часто оказывался атакованным, осмеянным и измученным чем-то таким, что сам он называл «разумными существами очень низкой морали» (Лаберж, ук. соч, с. 146).

542

«…для возникновения нового осознанного сновидения наиболее эффективными оказываются падение на спину и вращение. Техника очень проста. Как только образ начинает угасать, надо либо упасть на спину, либо начать вертеться волчком (используя, конечно, тело сна!). Для того чтобы метод сработал, необходимо получить яркое ощущение движения» (Лаберж, ук. соч., http://sophia.ru/book/book963.html).

543

Помимо очевидного сходства между «ОС» и кошмарами есть еще одно опасение. Нобелевский лауреат Фрэнсис Крик (один из тех, кто открыл генетический код и разгадал загадку ДНК) и его соавтор Грейм Митчисон предположили, что сон служит для «разобучения», т. е. уничтожения от ненужных связей между клетками в сетях коры мозга, возникающих во время его дневной активности. Память обо всех снах может вызвать тяжелые психические нарушения, состояние одержимости и галлюцинаций и даже «вызвать состояние, схожее с шизофренией», а значит — сны следует забывать, чтобы не мешать организму избавляться от вредных ассоциаций. Гипотеза Крика и Митчисона хорошо совместима с важным свойством кошмара — его непередаваемостью средствами языка и трудно выразимым опытом: вполне возможно, что этот опыт невыразим как раз потому, что нам следует его как можно скорее забыть (F. Crick and G. Mitchison. The Function of Dream Sleep. Nature, 1983, № 304).

544

«Однако даже самые прозаические осознанные сны всегда начинаются с ощущения восторга и восхищения, которые ни с чем не спутать. (…) Эмоциональный подъем, сопровождающий наступление осознанности и характерный для всех сновидцев, в особенности для новичков, может создать некоторые проблемы.

Например, послужить причиной немедленного пробуждения, особенно если осознанность приходит во время кошмара. Как справиться с этим? Очень просто: без паники и сохраняя спокойствие. Поначалу это легко сказать, но трудно сделать, однако с опытом такая реакция станет автоматической и не будет требовать особых усилий» (Лаберж, ук. соч, с. 101).

545

Более подробный анализ этих взаимосвязей см в: (Хапаева. Готическое общество…, с. 48–97).

546

Согласно выдающемуся немецкому историку Райнхарту Козеллеку, основателю школы истории понятий, во второй половине XVIII — начале XIX в. происходит настоящий переворот в восприятии времени. Именно тогда на смену множеству локальных, несоотносимых между собой историй пришло новое представление о единой всемирной истории человечества, устремленной из мрачного прошлого в светлое будущее (R. Koselleck. L’expérience de l’histoire. Paris, Gallimard, 1990; R. Koselleck. Le future passé. Contribution à la semantique des temps historiques. Paris, 1990).

547

Возникнув как алгебраическая величина, она постепенно покорила воображение своего создателя, применимая к ограниченной относительности (В. Bachelet. Sur quelques figures du temps. Paris, 1996, p. 153).

548

Ibid.

549

Ibid., p. 166.

550

Cм.: Ж.Л. Андраде э Силва, Ж. Лошак. Поля, частицы, кванты. Пред. Луи де Бройля. М., 1972.

551

Ст. Хокинг и Л. Млодинов. Кратчайшая история времени. СПб., 2006, с. 119.

552

H Bergson. Essai sur les données immédiates de la conscience. Paris, 1991.

553

«Этот поток не есть поток объективного времени, которое я определяю с помощью часов или хроноскопа, не время мира, которое я фиксирую по отношению к земле или солнцу. Ибо оно попадает под феноменологическую редукцию. Скорее, мы назовем этот поток доэмпирическим или феноменологическим временем». (Э. Гуссерль. Собрание сочинений. Т. 1. Феноменология внутреннего сознания времени. М., 1994, с. 147. См в особенности параграф 36). Идея горизонта темпоральности, в котором сознанию одновременно даны прошлое, настоящее и будущее, прочно вошедшая в научный обиход, «Темпорально-конститутивный поток как абсолютная субъективность»: Э. Гуссерль. Ук. соч., с. 79. О восприятии времени у Гуссерля см. также: G. Granel. Le Sens du Temps et de la perception chez E. Husserl. Paris, Gallimard, 1996. D. Carr. Time, Narrative and History. Bloomington, Indianapolis, 1986.

554

Внутреннее время, чье сходство с феноменологическим временем Гуссерля далеко не однозначно, становится главной структурой философии Хайдеггера. Чтобы утвердить подлинность внутреннего времени, Хайдеггеру приходится бороться против идеи «вульгарного времени» — объективного хронологического времени «науки». Подлинная субъективная темпоральность для Хайдеггера характеризуется конечностью, тогда как «вульгарное время» бесконечно, униформно и неопределенно направлено в неопределенное будущее. Прошлое, настоящее и будущее перестают рассматриваться как неразрывное единство и противопоставляются друг другу (М. Хайдеггер. Бытие и время. Пер. В.В. Бибихина. М., 1997). См. анализ французского критика и комментатора Хайдеггера Жана Грейша: J. Greisch. Ontologie et temporalité. Esquisse d’une interprétation intégrale de Sein und Zeit. Paris, 1994, p. 321–325.

555

M. Foucault. L’archéologie du savoir. Paris, 1969.

556

См., например: J. Fabian. Time and the Other. How Anthropology Makes Its Objects. NY, 1983; A. Bensa. Images et usages du temps. Terrain. 1997, № 29, p. 24. K. Pomian. L’ordre du temps. Paris, 1984. О темпоральностях социального мира см.: J. Chesneaux. Habiter le temps. Passé, présent, future: esquisse d’un dialogue possible. Paris, 1996.

557

Антропологи, историки, философы в последние годы проявили озабоченность этим сюжетом, о чем свидетельствуют названия книг, такие, например, как «Неполадки с темпоральностью». Malaise dans la temporalité. Sous la dir. de P. Zawadzski. Paris, Publications de la Sorbonne, 2002. См. также анализ презентизма в: F. Hartog. Régimes d’historicité. Présentisme et expériences du temps. Paris, Gallimard, 2003; X. У. Гумбрехт. В 1926. Жизнь на острие времени. М., НЛО, 2005; Он же. Производство присутствия. М., НЛО, 2006.

558

О различных аспектах современного цивилизационного кризиса см.: J.-F. Liotard. La condition postmodeme. Paris, 1979. У. Бек. Что такое глобализация? Ошибки глобализма — ответы на глобализацию. М., 2001; Р. Anderson. The Origins of Postmodemity. L., NY. 1998; SI. Zizek. The Ticklish Subject. The Absent Center of Political Ontology. L., NY. 1999. Сл. Жижек. Добро пожаловать в пустыню реального! М., 2002. П. Нора. Междуамятью и историей. Франция-память. Пер. Д. Хапаевой. СПб., 1999; G. Agamben. Homo Sacer. Le pouvoir souverain et la vie nue. Paris, 1997. Дж. Грей Поминки по Просвещению. М., 2002. Подробнее о кризисе социальных наук см. в: Хапаева, Герцоги республики…, гл. 2, 3, 4.

559

С. Лукьяненко. Ночной дозор. М., 2006, с. 37, 73, 78. Пелевин. Чапаев…, с. 317.

560

Пелевин, Чапаев…, с. 170.

561

В. Пелевин. Empire V, с. 156–157, 159, 345, 346, 320, 398.

562

Н. Кочеткова «Вампир в России больше, чем вампир»: http://pelevin.nov.rU/interview/o-empire/l.html

563

«Знаете, что такое визуализация? (…) Когда множество верующих начинает молиться какому-нибудь богу, он действительно возникает, причем именно в той форме, в которой его представляют. (…) Мир, где мы живем — просто коллективная визуализация, делать которую нас обучают с рождения (…) это то единственное, что одно поколение передает другому. Когда множество людей видит эту степь, траву и летний вечер, у нас появляется возможность видеть это вместе с ними. Но какие бы формы ни были нам предписаны прошлым, на самом деле каждый из нас видит в жизни только отражение своего собственного духа. Еще хорошо, что вы агностик. А то знаете, сколько в этой темноте шастало бы всяких богов и чертей» (Пелевин. Чапаев…, с. 399).

564

Л. Данилкин. Ответы: Виктор Пелевин http://pelevin.noy.ru

Еще от автора Дина Рафаиловна Хапаева

Дина Хапаева

Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Эта книга посвящена танатопатии — завороженности нашего общества смертью. Тридцать лет назад Хэллоуин не соперничал с Рождеством, «черный туризм» не был стремительно развивающейся индустрией, «шикарный труп» не диктовал стиль дешевой моды, «зеленые похороны» казались эксцентричным выбором одиночек, а вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы не являлись любимыми героями публики от мала до велика. Став забавой, зрелище виртуальной насильственной смерти меняет наши представления о человеке, его месте среди других живых существ и о ценности человеческой жизни, равно как и о том, можно ли употреблять человека в пищу.

Дина Хапаева

Вампир — герой нашего времени

«Что говорит популярность вампиров о современной культуре и какую роль в ней играют вампиры? Каковы последствия вампиромании для человека? На эти вопросы я попытаюсь ответить в этой статье».

Дина Хапаева

Герцоги республики в эпоху переводов

«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл.

Дина Хапаева

Готическое общество: морфология кошмара

Был ли Дж. Р. Р. Толкин гуманистом или создателем готической эстетики, из которой нелюди и чудовища вытеснили человека? Повлиял ли готический роман на эстетические и моральные представления наших соотечественников, которые нашли свое выражение в культовых романах "Ночной Дозор" и "Таганский перекресток"? Как расстройство исторической памяти россиян, забвение преступлений советского прошлого сказываются на политических и социальных изменениях, идущих в современной России? И, наконец, связаны ли мрачные черты современного готического общества с тем, что объективное время науки "выходит из моды" и сменяется "темпоральностью кошмара" — представлением об обратимом, прерывном, субъективном времени?Таковы вопросы, которым посвящена новая книга историка и социолога Дины Хапаевой.