Кошмар - [4]

The wooden church up to which Kunin drove was old and grey; the columns of the porch had once been painted white, but the colour had now completely peeled off, and they looked like two ungainly shafts.	Деревянная церковь, к которой подъехал Кунин, была ветха и сера; колонки у паперти, когда-то выкрашенные в белую краску, теперь совершенно облупились и походили на две некрасивые оглобли.
The ikon over the door looked like a dark smudged blur.	Образ над дверью глядел сплошным темным пятном.
But its poverty touched and softened Kunin.	Но эта бедность тронула и умилила Кунина.
Modestly dropping his eyes, he went into the church and stood by the door.	Скромно опустив глаза, он вошел в церковь и остановился у двери.
The service had only just begun.	Служба еще только началась.
An old sacristan, bent into a bow, was reading the "Hours" in a hollow indistinct tenor.	Старый, в дугу согнувшийся дьячок глухим, неразборчивым тенором читал часы.
Father Yakov, who conducted the service without a deacon, was walking about the church, burning incense.	Отец Яков, служивший без дьякона, ходил по церкви и кадил.

Had it not been for the softened mood in which Kunin found himself on entering the poverty-stricken church, he certainly would have smiled at the sight of Father Yakov.	Если б не смирение, каким проникся Кунин, входя в нищую церковь, то при виде отца Якова он непременно бы улыбнулся.
The short priest was wearing a crumpled and extremely long robe of some shabby yellow material; the hem of the robe trailed on the ground.	На малорослом иерее была помятая и длинная-предлинная риза из какой-то потертой желтой материи. Нижний край ризы волочился по земле.
The church was not full.	Церковь была не полна.
Looking at the parishioners, Kunin was struck at the first glance by one strange circumstance: he saw nothing but old people and children. . . .	Кунина, при взгляде на прихожан, поразило на первых порах одно странное обстоятельство: он увидел только стариков и детей...
Where were the men of working age?	Где же рабочий возраст?
Where was the youth and manhood?	Где юность и мужество?
But after he had stood there a little and looked more attentively at the aged-looking faces, Kunin saw that he had mistaken young people for old.	Но, постояв немного и вглядевшись попристальней в старческие лица, Кунин увидел, что молодых он принял за старых.
He did not, however, attach any significance to this little optical illusion.	Впрочем, этому маленькому оптическому обману он не придал особого значения.
The church was as cold and grey inside as outside.	Внутри церковь была так же ветха и сера, как и снаружи.
There was not one spot on the ikons nor on the dark brown walls which was not begrimed and defaced by time.	На иконостасе и на бурых стенах не было ни одного местечка, которого бы не закоптило и не исцарапало время.
There were many windows, but the general effect of colour was grey, and so it was twilight in the church.	Окон было много, но общий колорит казался серым, и поэтому в церкви стояли сумерки.
"Anyone pure in soul can pray here very well," thought Kunin.	"Кто чист душою, тому хорошо здесь молиться... -думал Кунин.
"Just as in St. Peter's in Rome one is impressed by grandeur, here one is touched by the lowliness and simplicity."	- Как в Риме у св. Петра поражает величие, так здесь трогают эти смирение и простота".
But his devout mood vanished like smoke as soon as Father Yakov went up to the altar and began mass.	Но молитвенное настроение его рассеялось в дым, когда отец Яков вошел в алтарь и начал обедню.
Being still young and having come straight from the seminary bench to the priesthood, Father Yakov had not yet formed a set manner of celebrating the service.	По молодости лет, попав в священники прямо с семинарской скамьи, отец Яков не успел еще усвоить себе определенную манеру служить.
As he read he seemed to be vacillating between a high tenor and a thin bass; he bowed clumsily, walked quickly, and opened and shut the gates abruptly. . . .	Читая, он как будто выбирал, на каком голосе ему остановиться, на высоком теноре или жидком баске; кланялся он неумело, ходил быстро, царские врата открывал и закрывал порывисто...
The old sacristan, evidently deaf and ailing, did not hear the prayers very distinctly, and this very often led to slight misunderstandings.	Старый дьячок, очевидно больной и глухой, плохо слышал его возгласы, отчего не обходилось без маленьких недоразумений.

Before Father Yakov had time to finish what he had to say, the sacristan began chanting his response, or else long after Father Yakov had finished the old man would be straining his ears, listening in the direction of the altar and saying nothing till his skirt was pulled.	Не успеет отец Яков прочесть, что нужно, а уж дьячок поет свое, или же отец Яков давно уже кончил, а старик тянется ухом в сторону алтаря, прислушивается и молчит, пока его не дернут за полу.
The old man had a sickly hollow voice and an asthmatic quavering lisp. . . .	У старика был глухой, болезненный голос, с одышкой, дрожащий и шепелявый...