Кошки в доме. Кошки в мае - [5]
Однако хуже всего было с едой. Пока она жила с Анной, Саджи как будто послушно и кротко съедала положенные ей в день два крупяных блюда, два мясных блюда и четыре дрожжевые таблетки. На второй же день, едва распознав в нас парочку простофиль, которыми можно вертеть как хочешь, она наотрез отказалась от крупяного блюда. Когда мы ели печенку, которая ей разрешалась не чаще одного раза в неделю, или жареную грудинку, которую ей не разрешалось есть вовсе, она усаживалась на столе в чьем угодно присутствии и пускала слюнки, как Оливер Твист. Правда, кролика она кушать продолжала, что было полезно для нее и — в те дни — очень дешево (лицо мясника принимало оскорбленное выражение, если я брала меньше фунта), но только тогда, когда на нее находил особый стих, а потому я то и дело выкидывала отвергнутое мясное, блюдо за калитку для обездоленных котяток. Само собой, едва появлялись обездоленные котятки, как Саджи выходила за калитку, прорывалась сквозь толпу и уминала кролика с таким наслаждением, что одна милая старушка буквально протоптала впадину по всей длине дорожки, заходя предупредить нас, что наша миленькая кошечка подъедает на дороге какие-то отбросы, и не кажется ли нам, что мы, может быть, чуточку морим ее голодом?
Иногда она снисходила до того, чтобы поесть немножко бифштекса, но при условии, что его кидали ей по кусочкам и так, чтобы кусочек падал прямо у нее под носом. Если он оказывался хотя бы на дюйм вне ее достижения, она его не замечала, а стоило ему хотя бы задеть ее по шерстке, как она убегала наверх и забиралась под кровать, вопя, что мы ее бьем. Если же мы ставили перед ней мисочку, полную еды, она, когда бы это ни случилось, изящно чуть-чуть скребла задней лапкой (жест, которым она указывала, что кончила пользоваться ящиком с землей) и удалялась, прижав уши в ужасе от нашей вульгарности.
Молоко она любила — но только если ей разрешалось пить его прямо на столе из молочника. Из положения мы вышли, предоставив молочник в полное ее распоряжение, а себе наливали молоко тайком (чтобы не ранить ее чувства) из бутылки, которую прятали за книжным шкафом. Нас убеждали, что мы ведем себя глупо — надо приучить ее пить из блюдечка, но эти доброжелатели не знали Саджи. Она была живым воплощением железной руки в голубой перчатке с коготками. Из блюдечка она изволила пить только кофе — но потому лишь, что ее мордочка не влезала в узкую кофейную чашку.
Ну а дрожжевые таблетки… Видимо, Анна неизгладимо внушила ей, как важно есть эти таблетки регулярно, если она хочет вырасти большой и сильной кошкой и командовать людьми, но ела она их на редкость неаппетитно — сморщив мордочку, открыв рот, выплевывая недо-жеванную таблетку на ковер, с каждым разом все более разбухшую и омерзительную, так что под конец мы каждый вечер выкладывали перед ней четыре таблетки, а сами удирали на кухню, лишь бы не смотреть.
Глава третья
ПОМОГИТЕ! ПОХИТИЛИ!
Примерно через месяц после того как Саджи поселилась у нас, я однажды вечером вернулась домой и сообщила, что моя фирма посылает меня в Ливерпуль. Мне придется переночевать там. Чарльз поглядел на меня с ужасом.
— Кто, — осведомился он, — будет присматривать за кошкой?
— Ты! — ответила я бодро. — Сущие пустяки. Дашь ей на ужин рубленой крольчатины, проверив, чтобы в миску не попало ни косточки. На завтрак будет рыба: косточки вытащи все до единой и проследи, чтобы вода не выплеснулась на плиту; утром и вечером смени землю в ящике, а если она начнет орать с выражением нетерпения на мордочке, — значит, землю надо сменить еще раз; вытрешь ее, если она вымокнет; присмотри, чтобы она не играла с Мими (та питала честолюбивую мечту быть единственной сиамкой в деревне, а потому покушалась убить Саджи, когда никто не смотрел); удостоверься, что она съела дрожжевые таблетки; присмотри, чтобы она не выходила, когда стемнеет; позаботься, чтобы она…
Тут раздался громкий всплеск, а затем вопль. Саджи, которая, с тех пор как ей воспретили вход в ванную, выискивала, где бы еще себя показать, шлепнулась в унитаз. Хуже минуты для этого она выбрать не могла. Если у меня и теплилась надежда, что Чарльз согласится присмотреть за ней, теперь об этом нечего было и думать. Он поглядел, как я извлекаю ее из глубин, а она извивается и вопит, содрогнулся, и затем объявил, что у него есть идея. Мы попросим мою бабушку взять ее к себе на ночь, тогда он сможет отвезти меня в Ливерпуль на машине, и мы оба отдохнем.
Моя бабушка любила животных и, к счастью, еще не успела познакомиться с Саджи, а потому тут мы затруднений не встретили. Но мы не знали, что со времени той первой поездки из города, когда она чинно сидела у меня на коленях, с наивным любопытством смотрела на улицы и шоссе, а иногда — лицемерка эдакая! — умильно мне улыбалась, у Саджи появилось Нечто в отношении легковых автомобилей.
Едва я в то злосчастное утро забралась с ней в машину, даже еще до того, как Чарльз включил мотор, она завопила. Чарльз погладил ее по голове (она еще сидела у меня на коленях) и сказал, что не надо быть глупенькой, ей же нравятся миленькие машиночки. Саджи только того и надо было. К тому времени, когда мы въехали на холм, направляясь к шоссе, она уже стояла на задних лапах, скребла стекло и призывала на помощь. Чарльз сказал, что ее пугает шум первой передачи и, когда мы выберемся на ровную дорогу, все будет в полном порядке. Я не сомневалась, что Саджи понимает каждое наше слово, потому что к тому времени, когда мы проехали полпути до города по плоской, как лепешка, дороге, все прочие водители, проскакивая мимо, грозили нам кулаками и обещали расквасить Чарльзу нос — нечего выписывать по шоссе зигзаги и даже сигналов не подавать! А сам Чарльз орал, чтобы я наконец стащила чертову кошку с его шеи, а не то мы вмажемся в телеграфный столб.
