Кошки-мышки - [17]

Будапешт

Уважаемая госпожа!

Прошу извинения, что, не будучи с вами знакомой, все же решила побеспокоить вас. Обращается к вам очень несчастная женщина, которую муж, Михай Алмаши, в новогоднюю ночь вытолкал на улицу. Потому что я ему осточертела, сказал он. Не знаю, как меня называла Эржике в своих письмах к вам (Алмаши, Шарикой или Мышкой — это у меня ласкательное прозвище), но она, наверное, писала вам обо мне, иначе вы бы не прислали мне в подарок столько чудесных вещей одна другой краше, за что я вам премного благодарна от всего сердца.

Я живу по соседству с Эржике. Когда меня выгнал муж и я из Надьканижи приехала в Будапешт, у меня не было ни кола ни двора; три ночи я ночевала в зале ожидания на Восточном вокзале, а потом районный совет выделил мне эту жилплощадь, за что я благодарна по гроб жизни. Жилец, который тут жил до меня, повредился в уме и вдруг взял да и выбросился из окна; стены все до сих пор разрисованы и надписями разными исписаны, а только мне это не мешает. Эржике дала мне ключ от своей комнаты, а у нее есть ключ от моей; перегородка у нас между комнатами тонкая, каждое слово слышно. И если чего одной из нас надо, то можно просто в стенку постучать, и все. Эржике перед сном всегда меня спрашивает: «Не плачешь, Мышка?» А я чаще всего мяукаю в ответ, уж до того ловко умею подражать профессоршиной кошке, что и не отличишь.

Мне очень не хочется нагонять на вас страху, я знаю, как вы тяжело больны. Но к кому же мне еще обратиться? Эржике вас боготворит, считает вас своим примером в жизни, как сама она — пример для меня, ведь я ей всем обязана. Муж мой — человек тяжелый, его теперь с прежней работы, на железной дороге, уволили, так он мне даже мое носильное белье согласился отдать, только когда нас по суду развели. А Эржике помогла мне, и я этого вовек не забуду; а уж потом, как увидела раз, до чего миленькую шляпку я себе смастерила из поношенной мужской шляпы, она-то меня и надоумила извлечь прок из этого моего умения. Заказами меня тоже Эржике обеспечила, и я ей от всей души благодарна. Жалованье в конторе я получаю скудное, так что шляпки для меня — хороший приработок.

Даже затрудняюсь сказать, что меня навело на подозрения. Мы с Эржике будто совсем вместе живем, ведь за полтора года я каждый шорох, каждый скрип у нее в комнате изучила, знаю, какой что значит. Последние четыре-пять дней Эржике начала ходить по комнате взад-вперед, взад-вперед. Десять, пятнадцать минут кряду ходит и ходит не переставая. То вдруг остановится, будто мысль какая ее осенила, а потом давай опять расхаживать. Мыслей ее я, конечно, знать не могу, а состояние такое мне знакомо. Она как-то сказала мне: «Мышка, ни разу я не видела, чтобы ты улыбнулась когда». Что же тут удивительного, до смеха ли, если мне такой человек в мужья попался! Раз как-то схватил меня за правую руку, прижал ладонью к дверной притолоке да как хлопнет дверью изо всей силы. Пальцы так и хрустнули, в семи местах перелом. И до сих пор, если я долго пишу или печатаю на машинке, пальцы ледяные делаются и немеют. Поэтому в учреждении, где я работаю, меня посадили за швейцарскую счетную машину, там надо только слегка клавиш касаться.

Сегодня Эржике тоже долго расхаживала по комнате, а потом окликнула меня через перегородку и велела одеваться. Дело в том, что сегодня среда, а по средам мы с ней всегда отправляемся делать закупки к парадному ужину, каждый четверг к Эржике приходит в гости один оперный певец, известный на весь мир. Человек он прекрасный и держится запросто: один раз ущипнул меня за нос.

Я сразу заметила, что и к покупкам она отнеслась не так, как обычно. Не знаю, известно ли вам, что Эржике все мясники в округе боятся пуще смерти. Не стану вдаваться в подробности, зная вашу тонкую и деликатную натуру. Но сегодня Эржике как подменили: глаза будто слепые, уставилась перед собой в одну точку. Выбираем курицу, а она даже не взглянет; мясник — он Эржике ненавидит — сразу это подметил и снимает с крюка самый жирный кусок свинины, а Эржике опять ни слова поперек. Я уж и то не выдержала. «Может, попостнее кусочек?» — говорю. А Эржике отмахнулась только. «И этот слишком хорош для него», — сказала.

Как вернулись домой, она опять принялась ходить взад-вперед. Вдруг — примерно с час назад — слышу, как она диктует по телефону телеграмму Виктору Чермлени (так зовут певца этого). В телеграмме, значит, она сообщает, что из-за болезни ног не смогла закупить продукты и поэтому, мол, завтрашний ужин придется отложить.

А ведь мы всего накупили: и мяса, и курицу, разную зелень и овощи, бутылку оливкового масла (в чем хворост жарить), деньжищ уйму потратили. И ноги у Эржике, помнится, были вовсе не отекшие. Если все прикинуть, то получается, что причина отказа тут другая, может, та же самая, что ей покоя не дает и заставляет часами расхаживать. А уж какая она, причина эта, убейте, не знаю!

Покорнейше прошу простить. Рука у меня устала, так что продолжу свое письмо при первой возможности.

Три телефонных разговора

1

Вас беспокоит абонентка Орбан. Полчаса назад я отправила телеграмму на имя Виктора Чермлени, Будапешт, улица Бальзака, двадцать. Я хотела бы отменить заказ… Как прикажете это понять? Нельзя?.. Но это привело бы к очень неприятным последствиям… Неужели никак нельзя ее перехватить?.. К кому, вы говорите, мне обратиться?