На пятый день этого незадачливого житья трущобный котенок снова отправился на улицу с решительным намерением найти что-нибудь поесть. Он отошел уже на порядочное расстояние от спасительной щели, когда несколько маленьких мальчиков принялись кидать в него кирпичами. Он пустился бежать. К погоне присоединилась собака, и положение беглеца становилось угрожающим, как вдруг он увидел железную решотку перед фасадом одного из домов и поспешил укрыться за нею, еле успев увернуться от собаки. В окне показалась женщина, прикрикнувшая на собаку. Тогда мальчики бросили бедняжке обрезок мяса, и котенок полакомился, как никогда еще в жизни. Затем он забился под навес, просидел там до тех пор, пока наступившая ночь не принесла с собой покоя, и тогда, как тень, проскользнул обратно к своему двору.
Так шли день за днем в продолжение двух месяцев. Котенок вырос и возмужал и приобрел некоторые понятия о ближайшей местности. Он познакомился с Даунейстрит, где каждое утро можно было видеть целые ряды мусорных ящиков, — и составил себе своеобразное мнение о владельцах последних. В его глазах большой дом вовсе не был католической миссией, а местом нахождения мусорных ящиков, всегда изобилующих отборными рыбными отбросами. Он вскоре познакомился также и с печоночником и примкнул к робкой стае беспризорных кошек. Пришлось ему также встретиться и с собакой с верфи и с несколькими другими страшилищами этой породы. Он знал, чего ждать от них и как их избегать, и вскоре, к своему счастью, изобрел новый промысел. Много тысяч кошек, несомненно, топтались в тщетной надежде вокруг заманчивых кубышек с молоком, оставляемых утренним разносчиком на порогах и подоконниках; но счастливая случайность однажды натолкнула нашего котенка на кубышку со сломанной крышкой, что подало ему мысль попытаться поднять ее и напиться всласть. Бутылки, разумеется, были ему не под силу, но не мало попадается кубышек с плохо прилегающей крышкой, а наш котенок всячески старался разыскать их. Мало-помалу район его исследований расширялся, пока он не изучил всего квартала и, проникнув дальше, не очутился еще раз среди боченков и ящиков заднего двора, за лавкой продавца птиц.
Двор железного склада всегда оставался для него чужим, в нем он не чувствовал себя дома. Здесь же в нем сразу проснулось чувство собственности, и он отнесся с негодованием к появлению другого котенка. С угрожающим видом он двинулся к пришельцу. Дело уже дошло до фырканья и урчания, когда выплеснутое из верхнего окна ведро воды залило обоих и основательно охладило их пыл. Они бросились в стороны: незнакомец через стену, а трущобный котенок под тот самый ящик, в котором он родился. Все эти задворки были необычайно милы его сердцу, и он основался здесь на жительство. Во дворе имелось не больше питательных отбросов, нежели в прежнем, и вовсе не было воды, но зато его посещали мыши, не только снабжавшие иногда котенка вкусным блюдом, но и давшие повод к приобретению им друга.
IV
К этому времени котенок обратился уже в настоящую кошку. Ее бледносерая шкурка украшалась черными полосами, а черные и белые родинки на носу, хвосте и ушах придавали ее наружности изящный вид. Несмотря на то, что она вполне изучила искусство промышлять пищу, ей иной раз приходилось голодать по несколько дней, и честолюбивое желание изловить воробья все еще оставалось неудовлетворенным. Она была совсем одинока, но тут в ней пробудилась новая сила.
Однажды в августе юная Трущобница нежилась на солнце, когда на стене, идя к ней навстречу, показался большой черный кот. Она тотчас узнала его по рваному уху. Киска попятилась к своему ящику и спряталась в нем. Он осторожно подвигался вперед, легко перепрыгнул на сарай в конце двора и стал переправляться через его крышу, как вдруг перед ним вырос желтый кот. Черный взглянул на него с рычанием, желтый отвечал ему тем же. Хвосты их злобно извивались. Крепкие глотки рычали и урчали. Они приблизились друг к другу с заложенными назад ушами, с напряженными мускулами.
— Яу-яу-яу, — сказал черный.
— Уау-у-у, — прозвучал более густой ответ.
— Я-уау-уау-уау, — сказал черный, передвигаясь на миллиметр ближе.
— Яу-у-у, — ответил желтый и, выпрямившись во весь рост, с необычайным достоинством ступил вперед. — Яу-я, — и он ступил еще раз.
— Я-уау-яу-у, — взвизгнул черный, повышая тон и отступил на полмиллиметра перед широкой непреклонной грудью противника.
Вокруг открывались окна и слышались людские голоса, но коты оставались на месте.
— Яу-яу-у, — загремел желтый, понижая голос по мере того, как голос черного повышался. — Яу, — и он шагнул вперед.
Теперь их носы отстояли на каких-нибудь семь сантиметров друг от друга, они держались боком, оба готовые вцепиться, но каждый дожидался другого. Минуты три они молча пожирали друг друга взглядом, неподвижные, как изваяния, если не считать подергивания в кончике хвоста.
Затем желтый начал сызнова: — Яу-у-у, — низким басом.
— Я-а-а-а-а, — завизжал черный, стараясь вселить ужас своим воплем, но в то же время еле заметно отступая. Желтый ступил чуточку вперед: теперь усы их смешивались; еще шаг, и носы их чуть не коснулись друг друга.
