Кошки говорят «мяу» - [39]
(я инстинктивно работаю мышцами живота, как меня давным-давно, тыщу лет назад, в какой-то другой жизни учили перед родами…)
каким-то винтообразным движением выныривает… Вырывается… Вылетает…
Черная скользкая тварь в четверть метра длиной и сантиметров десяти в диаметре,
(Господи!.. Как она могла там поместиться!.. Она же порвала мне там все, и я сейчас сдохну!..)
похожая на какую-то отвратительную рыбину… Нет! На тупорылую пиявку!
«Пиявка» стремительно скользит к застывшим в шоке Хорьку и Плоскомордому. До них самое больше метров пять, и «пиявка» одолевает это расстояние очень быстро,
(она не извивается, двигаясь вперед, словно у нее там внизу какие-то… плавники или… Лапки!..)
только еще быстрее, намного быстрее она…
РАСТЕТ!!.
И когда поседевший за несколько секунд Хорек раскрывает рот в беззвучном крике, свое тупое рыло к нему задирает огромная, в человеческий охват, черная гадина, чей другой конец
(хвост?.. Или что там бывает у таких…)
шевелится всего в нескольких сантиметрах от моих раскинутых ног.
Гадина распахивает свою па… Нет, это не пасть, просто ее удлиненное тупое рыло распахивается в обе стороны, как створки шкафа, она издает резкий, отвратительно верещащий вопль, тут же перешедший в вой, поворачивает рыло набок, одновременно метнувшись всем туловищем вперед и вверх — прямо к горлу Хорька. При этом ее извивающийся неподалеку от моих ног «хвост» остается на месте — значит, в этом броске она не двинулась, а просто еще выросла, удлинилась, как-то механически отмечаю я у себя в мозгу, но додумать эту мысль до конца не успеваю. Створки рыла этой твари смыкаются на глотке Хорька, и… На красный песок падает круглый предмет — его башка — и застывает там, словно снежный ком. Белые, как мел, волосы скрывают от меня его лицо и обрубок откушенной шеи, из которой, наверняка, тугой струей бьет кровавый фонтан, но я этого не вижу, а просто знаю, что струя крови уходит в красный песок, сливается с ним, всасывается в него, словно песок пьет эту кровь, как выпил мою, выплеснувшуюся из моей распахнутой vagina перед вынырнувшей оттуда же…
Плоскомордый делает какое-то судорожное движение руками, словно пытается взмахнуть ими и взлететь. Впившаяся створками своей пасти в завалившееся на песок туловище Хорька тварь
(она жрет его!.. Жрет Хорька!.. Вернее, то, что секунду назад было Хорьком…)
даже не сдвинула свое рыло в его сторону, только ее «хвост» приподнялся, покачиваясь, и… Резко рванулся к Плоскомордому, и со страшной силой как таран, ударил его в грудь. Звука не слышно ни от удара, ни из его распахнувшегося за мгновение до удара рта — черного провала, окаймленного синевато-белой ленточкой губ, — но на груди остается такая чудовищная вмятина, что у меня нет ни малейших сомнений: он стал трупом еще до того, как бесформенным кульком рухнул на песок.
Жуткая злобная радость, охватившая меня в тот момент, когда голова Хорька брякнулась снежным комом на песок, исчезает, уступив место ужасу, по сравнению с которым мой прежний страх, толкавший меня вперед по песку до всего этого кошмара, кажется просто детской боязнью темноты. В голове маленьким затравленным зверьком бьется только одна мысль: уйти, вырваться отсюда любой ценой, любым способом, хоть бы даже быстрым и безболезненным концом — смертью… Господи, смерть — безболезненная и быстрая — была бы желанным избавлением, и я молю сама-на-знаю-кого, чтобы сам-не-знаю-кто скорее дал мне ее, но…
Под всем этим ужасом, где-то в глубине уже начинающего вырубаться от дикого страха сознания, я чувствую… Нет, я знаю, что кто-то… Нет, что-то по-прежнему рассматривает меня и все, что здесь происходит — с равнодушным любопытством наблюдает за мной, за черной тварью, жрущей тело Хорька, за валяющимся рядом с ними трупом Плоскомордого. И хотя холодным глазам этого чего-то в общем-то все равно, чем все это закончится, тот, кому
(или то, чему…)
принадлежат эти глаза, легко мог бы…
И уже ни на что не надеясь, я мысленно изо всех сил рвусь к этому… Этому чему-то,
(чему-то большому… чему-то огромному…)
ни о чем не моля, а просто желая быть поближе к нему перед концом, и…
Последнее, что я ухватываю краешком вырубающегося зрения, это какая-то огромная серая тень, заслонившая тусклый багровый круг, висевший наверху в пустоте…
И последнее, что до меня доходит, что я понимаю краешком почти вырубившегося сознания, это… Эта тень… ее форма… Это же…
Громадная звериная лапа
(толще телеграфного столба… Намного толще!..)
с выпущенными когтями, похожими на огромные серповидные бритвы, на которых тусклыми искорками вспыхивают багровые блики — отражения заслоненного «лапой» красного диска.
Потом…
Темнота.
22
В Штатах я пробыла десять дней. Родина встретила меня ранним утром в Шереметьево-2 в лице поблядушки Таньки, приехавшей встречать меня на моей тачке и сразу сообщившей, что мой муж вчера ночью отбыл на недельку в Питер — открывать филиальчик казино.
Я сама уселась за руль, любезно проболтала с ней всю дорогу до дома, войдя в квартиру, сразу вручила ей пакет с подарочками (дешевые шмотки, при виде которых она чуть не кончила от счастья), а потом…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.