Кошки говорят «мяу» - [38]

(А откуда взялась здесь я — что, известно?…)

босоножку. Я бегу, меня гонит страх, я знаю, что они где-то рядом, что они вот-вот настигнут меня, и страх толкает меня вперед, не дает остановиться хотя бы на секунду и прикинуть, откуда они могут появиться, и… Я бегу, вернее, пытаюсь бежать, но движение получается как в замедленной съемке — ну правильно, так часто бывает во сне, а это же сон, я знаю, что это сон, но от этого страх не становится меньше. Наоборот, от этого страх только усиливается и колотится в висках, в животе, в груди противными, липкими толчками, сдавливает легкие, тяжелыми комками застывает в глотке и мешает дышать.

Вперед. Я должна двигаться вперед, потому что… Почему? Зачем? Может быть, чтобы укрыться вон за той глыбой, за тем огромным валуном? Может быть я сумею спрятаться там и переждать?… Нет, я знаю, что ничего не выйдет, знаю, что все напрасно, но… Еще я знаю, я чувствую, что кто-то наблюдает за мной. Нет, не они и вообще не… Не человек, не живое человеческое существо, может быть даже не кто-то, а что — то. Его нигде не видно, но не потому, что оно прячется,

(Оно не может прятаться…)

не потому что оно маленькое, а… Наоборот! Потому что оно — большое! Потому что оно огромное. Такое огромное, что может слизнуть меня и тех, кто меня преследует, и эти громадные валуны, так же легко и просто, как язык слизывает соринку из глаза. Даже не заметив… Но оно заметило меня, и оно наблюдает за мной — не смотрит, а рассматривает с каким-то… С равнодушным и холодным любопытством. И я чувствую на себе тяжесть этого холодного взгляда, я физически ощущаю, как он тяжел и равнодушен, как может быть, какая-нибудь букашка чувствует на себе взгляд большого хищного зверя, прилегшего отдохнуть в траве, случайно зацепившего взглядом ее крошечные судорожные трепыхания и лениво рассматривающего ее откуда-то сверху своими холодными желтоватыми глазами. Ну да, букашка не видит зверя, не может видеть — он слишком огромен, но… Она может что-то чувствовать. Примерно то же, что я сейчас…

Но мне некогда сейчас думать об этом, я должна бежать так же, как букашка должна трепыхаться, и я бегу, вернее, словно плыву, потому что все движения замедлены, но силы тратятся, как при сумасшедшей скачке, и… силы почти на исходе. До песчаной глыбы остается совсем чуть-чуть, еще немножко, еще капельку, но живот уже сводит судорога и в бок впивается острая игла пронизывающей, режущей, рвущей боли. Я прижимаю ладони к животу, раскрытым ртом ловлю воздух, малюсенькими порциями проникающий в мои легкие, заставляю себя сделать еще два шажка вперед, еще один, заношу ногу для следующего и…

Из-за торчащего совсем рядом песчаного валуна спокойно выходят они.

Двое из личной охраны моего благоверного. Слева, чуть приотстав, идет безликая тупая скотина — гора мышц с плоским как блин лицом и узкими косыми щелочками глаз, а справа… Ну, конечно, кто же еще… Хорек!

Хорек, со своей плотоядной ухмылочкой на смазливой морде, в туго обтягивающих задницу и узкие бедра джинсах, кожаной куртке и остроносых мокасинах на высоких каблуках. Голубая мечта любой дешевой шлюхи из парфюмерного отдела. Кумир всех крашеных блондинок, переваливших за тридцатник и не дотягивающих до сорокушника. И даже сейчас, несмотря на колющую иглу в боку и противные липкие толчки страха в животе, я чувствую, как от вида его обтянутых джинсами бедер у меня рефлекторно вздрагивает матка и рядом с ней становится тепло и… Влажно.

Я отвожу занесенную для шага вперед ногу назад, начинаю пятиться, но… Другая нога неожиданно сгибается в колене, я теряю равновесие и падаю навзничь — распластываюсь на песке, раскинув руки и ноги, как выброшенная на берег медуза. Плащ распахивается, выставляя на обозрение подходящих все ближе и ближе мужиков всю меня — раскрытую, развернутую и… Кошмарно… Издевательски горячую и влажную. А когда улыбающийся Хорек подходит ближе, и я вижу набухший, выпирающий бугорок на ширинке его джинсов, то между ног у меня моментально становится уже не влажно, а мокро. И по ухмылке Хорька я вижу, что он это знает — вообще-то он уже просто видит это, и на меня накатывает жуткая, невыносимая злоба, родившаяся в горле и медленно ползущая вниз — к груди, к животу и к тому, на что уставился ухмыляющийся Хорек и стоящий чуть подальше нервно облизывающийся

(в предвкушении?.. Или от страха, что не достанется?..)

плоскомордый ублюдок.

Злоба, добравшись до матки вдруг физически распирает ее и… Выплескивается во влагалище, где начинает… О, Господи! Это уже не злоба, не… Не просто какое-то ощущение, не эмоция, а… Во мне, там, что-то растет! Растет, рвется наружу, и сейчас оно…

Я приподымаю голову и скашиваю расширившиеся от ужаса, едва не выпрыгивающие из орбит глаза на свой голый живот, на треугольник рыжих волос и ниже… Резкая боль рвет меня там изнутри, из распахнутых ног на красный песок выплескивается густая струйка темно-красной крови и моментально уходит в этот песок, сливается с ним, всасывается в него, становясь этим самым песком, а вслед за ней из выворачивающегося от боли наизнанку влагалища