Кошки говорят «мяу» - [11]
— Ну и что? Они бы и без задних этих… энкэвэдэшников… шли. Они воевали за свою землю, за… За родину, в конце концов, за…
— Да-да, за родину, за Сталина… Все это было, но все это… Опять, как у барда твоего, — он усмехнулся, — это, рыжий, все на публику… Помнишь? Может, и шли бы без энкэвэдэшников, а может и нет. Поэтому когда надо наверняка, без всяких может, вот тогда…
— Что тогда? Палачи нужны? Не можете без них, да?
— Тогда надо четко понимать, что главное. Что — во главе угла, что…
— Ну что? — с тоской и злостью пробормотала я. — Насилие? Жестокость? Думаете, вы это придумали, или ваши папаши? Тоже мне, сильные личности… Чем же они тогда отличались от той чумы, с которой воевали?..
— Да почти ничем, — неожиданно легко согласился он. — Но мы сейчас не об этом. Жестокость, говоришь? Насилие? Это все вспомогательные… ну, средства, там, методы, а я говорю о главном, о том, что на самом деле движет людьми. Это… — он вдруг как-то устало вздохнул. — Это страх, Рыжик. Простой и понятный. И вполне естественный. Побудительные причины, формы выражения, там, и прочие нюансы у него могут быть разные, но природа — одна. Ты спрашивала, кто будет хозяином? Ответ простой: кто это понимает и кто умеет этим пользоваться, тот и будет. Вылезай, приехали. Пойдем, глянем на меньших братьев, а потом перекусим где-нибудь…
Обнявшись, мы медленно шли по дорожке зоопарка. Народу было немного. Стайка ребятишек застыла возле зебры, еще несколько кидали крошки от булок через забор и глубокий ров двум бурым медвежатам. Редкие взрослые homo sapiens, идущие нам навстречу, задерживали на нас взгляды, проходя мимо, а потом оборачивались — я видела. Что ж, мы, наверное, неплохо смотрелись вместе…
Какой-то пожилой мужчина, наклонился к уху своей спутницы — седой женщины, похожей на строгую учительницу, — и тихонько сказал:
— Смотри, какая красивая пара…
Та внимательно посмотрела на нас и так же негромко ответила:
— Хищная какая-то… Как будто из-за решеток вышла…
Что за черт! Я не могла их слышать — они были далеко, слишком далеко, их голоса не могли достать до нас, но… Я же слышала!.. Я скосила глаза на своего красавца — он равнодушно смотрел в другую сторону и явно ничего не слышал. Я вздрогнула и остановилась.
— Ты что, Рыжик? — почувствовав сопротивление напрягшегося под его рукой моего «станка», спросил он.
— Ничего, — пробормотала я, тряхнула головой, глянула на него снизу вверх и попросила: — Пойдем к нашим.
— Нашим? — недоуменно нахмурился он. — К каким на…
— К хищникам, — быстро сказала я.
— А-а, — усмехнулся он. — Ты себя к ним приписала? Что ж, пошли…
(он не слышал… Конечно, он не мог слышать ту парочку, и я… Я тоже не могла услышать! Что за глюки?..)
Минут через пять мы стояли перед просторным вольером с волками. Два поджарых светло-серых зверя медленно повернули головы и уставились на нас. Очень похожи на больших собак, на овчарок, но… Не собаки. Другие. Совсем другие. У собак, даже самых злобных, не бывает таких глаз, да у этих — вовсе и не злые, а просто…
Чужие.
Собачьи глаза видят человека и все время как будто просят, или хотя бы спрашивают его о чем-то, а эти… Эти — не спрашивают, а взвешивают. Они видят объект и решают, что с ним делать.
Чужие. Совсем чужие…
— Знаешь, что самое поганое в нашей системе? — негромким, каким-то глухим и… сдавленным голосом спросил он.
— Что? — не отводя глаз от холодных звериных зрачков, пробормотала я.
— Лицемерие. Hypocrisy… Не понимаешь? — он вздохнул и повернулся ко мне. — Посмотри на них — canis lupus, волк… Посмотри внимательно, разве он притворяется кем-то другим? Разве выдает себя за травоядного? Он есть то, что он есть, и всем своим видом честно предупреждает тебя об этом. И стоит тем, кого он жрет, кто рожден его жертвой, увидеть его, они сразу понимают это, и потому… Все честно.
— Ну, это ты у зайца спроси — для зайца-то это вряд ли честно, — усмехнулась я и оторвала, наконец, взгляд от немигающих круглых глаз canis lupus.
— Кого волнует мнение зайца, — холодно и равнодушно бросил он. — Это честно. Это… Правильно. Они не притворяются, не завлекают обманом. Ты спросила, когда я про отца рассказывал, чем же они отличались от тех — от черных и коричневых? Я сказал, почти ни чем, но… Отличались. Обе системы, конечно, родственные и очень похожи — это многие умы подмечали. Но те хоть не притворялись. И видом своим — формами эсэсовскими, молниями на рукавах, — и всей пропагандой прямо говорили, что они такое. А эти — всегда в чужие шкуры рядились, всегда… Ну, как если бы этот, — он резко ткнул рукой в сторону прутьев вольера, и зверь за прутьями не вздрогнул, а лишь спокойно проводил взглядом движение руки, — собрал вокруг себя зайцев и стал им… вегетарианство проповедовать.
— Ну да, не притворялись, — покачала я головой. — Миллионы в печах сожгли, а назвали это «окончательным решением»…
— Ну, это — дань общему лицемерию, — отмахнулся он. — Общечеловеческому. Притворство вообще свойственно нашему виду, но у
