Кошка, шляпа и кусок веревки - [12]

Что же касается Хоуп… Ну, Хоуп вообще крайне редко выплескивает свои чувства наружу. Я, конечно, кое-что замечаю — но только потому, что знаю Хоуп лучше кого бы то ни было и не сомневаюсь: вряд ли она доставит этой садистке Лоррен хоть каплю удовольствия.

— Блэкпул? — переспросила она высокомерным тоном кембриджского профессора. — Что вы, Лоррен, мне куда приятней спокойно посидеть в гостиной и выпить чашечку чая. У нас, знаете ли, была вилла в Эзе-сюр-Мер, это на Французской Ривьере, и мы втроем ездили туда дважды в год, пока Прис не выросла. В те времена это было очень милое тихое местечко — никакой толпы, никаких киношников, никаких знаменитостей, не то что сейчас. Мы даже, чтобы совсем уж не заскучать, время от времени совершали вылазки в Канны, если там, скажем, устраивали прием, на который нам действительно хотелось пойти. Однако по большей части предпочитали проводить время у себя на вилле, купаться в своем бассейне или совершать прогулки на яхте, принадлежавшей нашему приятелю Ксавье, — он, кстати, дружил с Кэри Грантом,[11] и порой мы с Кэри…

К этому времени у меня уже не хватило сил сдерживаться, и я начала так хохотать, что чуть не разлила чай.

— Все в порядке, — с трудом выговорила я, беря Хоуп за руку. — Она ушла.

— Это хорошо, — сказала Хоуп. — Терпеть не могу выпендриваться, как выражались мои студенты, но порой обстоятельства…

Я видела, что Лоррен исподтишка наблюдает за нами, устроившись в самом дальнем углу комнаты отдыха; на лице ее отчетливо читалось крайнее раздражение.

— Но порой обстоятельства того требуют, — закончила я, все еще усмехаясь. — Хотя бы для того, чтобы посмотреть, как у этой особы изменится выражение лица.

Хоуп, которая посмотреть на это, разумеется, не могла, улыбнулась и сказала, ловко налив себе чаю в здешнюю чашку:

— Значит, на этот раз никакого Блэкпула. Ну, ничего, у нас еще, слава богу, следующее лето впереди. Подай мне, пожалуйста, Фейт, это проклятое печенье, «способствующее пищеварению».

Следующее лето… О том, что будет следующим летом, хорошо рассуждать, когда тебе двадцать пять, но в нашем возрасте до следующего лета смогут дожить отнюдь не все обитатели этого дома. Мы-то с Хоуп еще держимся, а вот миссис МакАлистер, например, уже с трудом соображает, какой сегодня день недели; а мистеру Баннерману, у которого легкие были прямо-таки изрешечены пулями, приходится по ночам подключать специальный аппарат, чтобы он мог хоть как-то дышать, однако он до сих пор курит, как паровоз, этот сквернослов и старый пьяница, потому что, по его собственным словам, кому, черт возьми, это надо — жить вечно?

Кроме того, я чисто случайно знаю, как много значат для Хоуп наши редкие поездки к морю. О, разумеется, я и сама очень радуюсь этим поездкам, хотя многое из того, что я так хорошо помню, в Блэкпуле уже исчезло. «Счастливая пикша», например, превратилась в ирландский паб, а дешевые гестхаусы уступили место дорогим современным гостиницам. К счастью, Хоуп ничего этого попросту не видит, а потому избавлена от подобных мелких разочарований. Она по-прежнему с наслаждением вдыхает в Блэкпуле типично английские запахи морского побережья — смешанный аромат морской соли, нанесенного приливами ила, бензина, жареной рыбы, масла для загара и сахарной ваты. Она с наслаждением слушает шепот волн, набегающих на галечный пляж, крики детей, шлепающих босиком по кромке воды. Ей приятно чувствовать под босыми ногами морской песок — я-то в своем инвалидном кресле никак не могу поводить ее по песочку, а вот Крис всегда с ней гуляет, подводя ее к самой воде, — и слушать податливый хруст щебня на дорожке, ведущей на пляж. Она радуется нашему общему пикнику — его всегда устраивают в одной и той же части пологого пляжа, где можем легко спуститься к воде даже мы, колясочники, — чаю из термоса, двум аккуратным, в четвертушку ломтя, сэндвичам (всегда одинаковым, чтобы не вызвать аллергии: один с тунцом, один с яйцом) и одному-единственному розовенькому пирожному, на девять десятых состоящему из сахара и украшенному ярко-красной синтетической половинкой вишенки; примерно такие пирожные нам покупали в детстве ко дню рождения. Хоуп нравится подбирать у самой воды ракушки — крупные, толстостенные, типично английские ракушки с чешуйчатыми створками и порослью других мелких ракушек-«пассажиров», а внутри такие гладкие, перламутровые — и складывать в карман округлые голыши, обкатанные морем.

То, чего она не видит, я всегда могу ей описать, хотя Хоуп многое подмечает гораздо лучше меня. И это отнюдь не связано с каким-то шестым чувством или чем-то подобным; просто она умеет на полную катушку использовать то, что у нее еще осталось в распоряжении.

— Ничего страшного, все будет хорошо, — утешила она меня, когда я снова пожаловалась, что нас оставили за бортом. — Мы прекрасно без этого обойдемся. Вспомни Сару…

Вспомни Сару. Легко сказать! Несправедливость того, как с нами поступили, не давала мне спать всю ночь; мерзкая мелкая несправедливость. «Правила есть правила», — сказала Лоррен, но мы обе прекрасно поняли, почему нас лишили удовольствия, наказав, точно детей, пойманных за сараем с сигаретой. Все это имело самое непосредственное отношение к