Кошка - [2]
– Ты где, Ален?
Камилла звала его, выйдя на крыльцо. Как бы назло ей Ален не отвечал, а только ещё дальше отодвинулся в спасительную темноту, нащупывая ногами края подстриженного газона. Посреди небес сияла луна, расплывшаяся в дымке первых тёплых дней. Единственное дерево посреди лужайки – покрывшийся молодыми блестящими листочками тополь, – облитое лунным светом, мерцало как бы блёстками падающей воды. Серебристый блик метнулся из купы кустов, рыбой скользнул к ногам Алена.
– А вот и ты, Саха! Я тебя искал. Почему не пришла к столу?
– М-р-р-рум. – отвечала кошка. – М-р-р-ум…
– Что значит «мрум»? Почему «мрум»? Кто же так говорит?
– Мр-р-рум, – настаивала кошка. – Мр-р-р-ум… Он нашёл ощупью и погладил длинную спинку – мех был нежнее заячьего, – коснулся маленьких прохладных ноздрей, расширенных мяуканьем. «Моя кошка… Моя…»
– Мур-р-ру, – тихонько мурлыкала кошка. – Мур-р-р-ум…
Со стороны дома вновь донёсся голос Камиллы, и Саха скрылась в изгороди из подстриженных кустов бересклета, исчерна-зелёных, как ночь. – Ален! Идем! Он побежал к крыльцу. Послышался смех Камиллы.
– Я вижу твои бегущие волосы! – крикнула она. – Надо же быть таким блондином!
Он прибавил ходу, одним прыжком перемахнул через пять ступеней и очутился в гостиной, где, кроме Камиллы, не было ни души.
– Остальные? – вполголоса осведомился он.
– Гардеробная, – в тон ему отвечала Камилла.
– Гардеробная и осмотр «работ». Общее огорчение. Дело не движется. Конца этому не видно! А нам плевать с высокой горы! Нам бы поумнее быть да оставить за собой квартиру Патрика. Он себе другую найдёт. Хочешь, я этим займусь?
– Да, но если Патрик уступит свою «Скворечню», то единственно для того, чтобы доставить тебе удовольствие!
– Разумеется! Этим и надо воспользоваться!
Она источала одним женщинам присущую безнравственность, к которой Ален так и не мог привыкнуть. Он попенял ей лишь безличным «надо воспользоваться», когда следовало сказать прямо «мы воспользуемся». Но Камилла усмотрела в его замечании лишь любовный укор.
– Погоди немного, скоро я научусь говорить «мы»…
Чтобы пробудить в нём желание поцеловать её, она словно из озорства выключила верхний свет. Освещённая одной настольной лампой, девушка отбрасывала длинную чёткую тень.
Закинув сплетённые руки за голову, она призывно глядела на него. Но он видел одну её тень. «Как она прекрасна на стене, удлинена ровно настолько, насколько нужно. Такой я и хотел бы её видеть!..»
Он сел, сравнивая обеих. Польщённая его вниманием, Камилла изогнулась, выставила вперед грудь, изображая баядерку, но тень лучше неё знала эту игру. Свесив руки, девушка прошлась по гостиной, впереди неё шествовала образцовая тень. Добравшись до растворённой стеклянной двери, тень скакнула вбок и перескочила в сад, на розовый гравий дорожки, обхватив по пути длинными руками обрызганный месяцем тополь. «Жаль», – мелькнуло в голове Алена. Он вяло укорял себя за свою склонность любоваться в Камилле или её идеализированным образом, или застывшими обликами – например, тенью, фотографией, живыми воспоминаниями, сохранившимися от некоторых встреч или некоторых её нарядов…
– Что с тобою сегодня? Подай мне хотя бы накидку…
Его укололо то невысказанное, что стояло за этим «хотя бы», как и едва заметное пожатие плечами, когда она проходила перед ним в дверь, ведущую к гардеробной и к комнате прислуги. «Ей нет нужды пожимать плечами. Об этом позаботилась природа и привычка. Когда она забывает следить за собою, плотная шея делает её приземистой. Самую малость приземистой».
В гардеробной мать Алена и родители Камиллы топтались на веревочной циновке, точно разгоняя кровь в коченеющих ногах, и оставляли на ней следы, похожие на тающий грязный снег.
Устроившись на наружном подоконнике, кошка наблюдала за ними хотя и нелюбезным, но незлым взглядом. Набравшись, по её примеру, терпения, Ален слушал изъявления привычного неудовольствия:
– Чем дальше в лес…
– Ни на шаг за неделю не продвинулись!
– Хотите знать, что я думаю, милочка моя? Тут две недели, месяц – какое месяц? – два месяца потребуется, чтобы их гнёздышко…
Заслышав «гнёздышко», Камилла ринулась в мирную битву с таким энтузиазмом, что Ален с Сахою зажмурились.
– Да мы уж привыкли! Даже как-то забавно жить у Патрика. И сам он премного доволен, ведь у него ни шиша – извини, мама, ни копейки… Уложить чемоданы и – фьюить! – на верхотуру, на десятый этаж! Верно, Ален?
Ален открыл глаза, неопределённо улыбнулся и набросил ей на плечи светлую пелерину. В зеркале на противоположной стене он поймал полный упрёка взгляд Камиллы, но сердце его не смягчилось. «Я не поцеловал её в губы, когда мы оставались вдвоём. Ну так что же? Не поцеловал, и всё тут. Сегодня у неё недосчёт по части поцелуев в губы. Первую порцию она получила без четверти двенадцать на дорожке Булонского леса, вторую – в два часа пополудни, когда мы вышли из кафе, третью – в половине седьмого в саду, а вот вечерней не получилось. Что ж, пусть припишет к счёту, коли сердится… Что это со мной? Просто с ног валюсь. Какую-то дурацкую жизнь мы ведём: встречи все нескладные, да и слишком много времени проводим вместе… Нет, решено! В понедельник иду в магазин и…»
