Кошачий глаз - [17]

Но Муртан ошибался. Конан не молился. Он редко вспоминал о киммерийском божестве – Кроме, ведь и Кром нечасто обращал свое божественное око на людей. Лишь в момент рождения будущий мужчина получал от Крома все необходимые дары – силу, волю к жизни и способность владеть оружием; а затем человек оставался один на один с целым миром. И нет никакого смысла в том, чтобы взывать к божеству и о чем-либо просить его. Бог не услышит.

Муртан, незнакомый с суровой теологией киммерийцев, бормотал какие-то молитвы, обращаясь то к Белу, то к Бэлит… Но все это звучало неубедительно и жалко и в конце концов Муртан прекратил бессвязные монологи.

Как будто угадав это, Конан резко отвернулся от догорающего костра и подошел к спасенному.

– Тебя зовут Муртан, – повторил киммериец, – и ты идешь из Кордавы. Кто еще был с тобой, кроме этих бедолаг?

– Женщины, – с трудом отозвался Муртан.

Киммериец поморщился, как будто раскусил что-то тухлое.

– Ну конечно, – буркнул он, – разве такой изнеженный дурак сможет путешествовать без женщин! И где теперь твои женщины? Я видел несколько мертвых.

– Оставшиеся – у бандитов, – сказал Муртан. – Их, вероятно, продадут. Для них в этом не будет ничего нового. Среди моих спутниц не было свободных.

Конан вздохнул.

– Снимай одежду, – приказал он. – Нужно посмотреть, сильно ли тебя поранили.

– Думаю, несильно, но болит.

– Снимай одежду! – рявкнул киммериец.

Муртан скинул пропитанную кровью рубаху.

Киммериец обтер его бок и грудь этой же самой рубахой, не обращая внимания на стоны, которые испускал раненый.

– В самом деле, просто царапины, – заявил наконец Конан. – Не понимаю, что это ты так трясешься. Уж не лихорадка ли у тебя? На, выпей.

И он сунул своему новому спутнику флягу с каким-то крепким отвратительным на вкус пойлом. Муртан глотнул и закашлялся. Однако спустя миг он понял, что напиток подействовал чудесным образом: дрожь улеглась, по жилам разлилось тепло, и даже как будто спокойствие и душевный мир вернулись к незадачливому богачу.

Конан отобрал у него флягу.

– Тебе полегче? Одевайся. Найди что-нибудь поприличнее среди вещей. Тут много разбросано.

Муртан заставил себя встать на ноги. В одном из сундуков он отыскал чистый халат и с удовольствием набросил его на плечи. Прохлада шелка ласкала кожу после обжигающих лучей солнца.

Конан рассматривал оружие, сваленное им в кучу. Лишь немногие из погибших удостоились чести быть погребенными с их саблями и кинжалами, – только те, кто погиб не выпуская рукояти из руки.

Другие же, давшие себя зарезать, как телята, отправились в Серые Миры безоружными. Так они предстанут перед богами – и пусть боги гадают, кто им явился, мужчины или трусливые женщины!

Наконец киммериец выбрал длинный тонкий меч и протянул Муртану.

– Возьми. Мне кажется, тебе это по руке.

Муртан послушно взял меч, взмахнул несколько раз, улыбнулся.

– У меня болит все тело, – признался он. – Я не могу судить о том, подходит ли мне это оружие.

– Я могу, – сказал Конан. – О таких вещах я могу судить даже с закрытыми глазами. Ты должен научиться защищать себя. Куда ты направлялся?

– В Стигию.

– Ты глупец, – заявил киммериец.

– Возможно… Но в Стигии у меня важное дело.

– Таких, как ты, в Стигии ожидает только одно дело – смерть.

Конан повернулся с явным намерением уйти. Муртан отчаянно закричал ему в спину:

– Подожди! Не бросай меня! Раз уж ты меня спас, не дай мне умереть.

– Я оставил тебе коней, ты можешь продать их в любой из деревень и выручить достаточно денег, чтобы добраться до моря, – заметил Конан. – А там ничего не стоит наняться на корабль, который довезет тебя до Кордавы. По-моему, ты вполне в состоянии позаботиться о себе и сам, без няньки.

Муртан вздохнул и не произнес больше ни слова.

С видом обреченного на смерть он следил за тем, как киммериец отвязывает лучшего из коней, преспокойно садится в седло и уезжает прочь. Скоро уже рослый варвар скрылся из виду, а Муртан все сидел на месте, возле постепенно остывающего погребального костра, и смотрел в одну точку.

* * *

Галкарис не закрывала глаз, когда кругом шла резня; напротив, она приказывала себе смотреть. Слезы подчас мешали ей, но она сердито смахивала их с лица. Она должна запомнить все, что произошло! Ей казалось, будто она не участник события, а сторонний наблюдатель, и страшные картины, разворачивающиеся сейчас перед нею, – нечто вроде театрального представления. Будоражит, пугает, но никак не задевает.

И вдруг, в одно мгновение, все переменилось. Из зрителя Галкарис превратилась в жертву.

Какой-то человек, совершенно незнакомый, с потным черным лицом, с мокрыми морщинами вокруг глаз и рта, с гнилыми зубами, оскаленными в усмешке, – все эти детали накрепко запечатлелись в памяти девушки, – наклонился над нею и схватил.

Она вскрикнула, пытаясь отбиваться, но он несколько раз ударил ее по лицу, и девушка обмякла, обвисла в железной хватке разбойника. Негодяй поднял ее на коня и устроил позади себя, а затем, ударив пятками скакуна, громко заверещал и кинулся в атаку.

Перед глазами пленницы замелькали картины безжалостного избиения. Люди падали один за другим. Один раз похититель Галкарис, не рассчитав в горячке боя (а может быть, и просто от прирожденной жестокости), зарубил женщину. Это была та самая наложница, которая играла на маленькой арфе в спальне Муртана, когда туда привели Галкарис. Женщина даже не вскрикнула, когда сабля опустилась ей на голову и буквально снесла половину ее лица.