Кошачий глаз - [26]

Полицейские внимательно осмотрели стену, нигде не было видно следов гвоздей или даже кнопок.

— Теперь займемся папкой, — сказал Бело.

Их снова ждал сюрприз. В папке не было рисунков, только цветные репродукции картин с карандашными отметками на полях. Все это были репродукции произведений Ван Гога. Бело пригляделся к пометкам: почерк мадемуазель Сарразен. Даты, названия стран и коллекций, форматы. Некоторые фрагменты были обведены. Присматриваясь ко всему этому, Бело сказал:

— Я понимаю, почему торговцы картинами уговаривали ее составить каталог. Все, что мы тут видим, возможно, и есть материалы для каталога, только почему они так тщательно скрывались? А книжки?

Блондель, усевшись на табуретку перед низкой полочкой, начал читать надписи на корешках:

— Ренуар, Моне, Мане, Пикассо. Брак. А вот и наш знакомый. Ван Гог. Ван Гог, Ван Гог, дальше — только Ван Гог.

— Хотел бы я знать, — сказал Бело, — зачем в такой комнате нужен гобелен. С Ван Гогом и прочим он сочетается, как Версаль с торговым домом Самаритен!

— Похоже, за этим что-то кроется, — промолвил Тюссен.

— Вот именно. Двери. Ты хотел вторые — вот они.

За гобеленом действительно находились двери.

— Нет ручки, — сказал Блондель.

Бело потянул за раму гобелена, и дверь отворилась. Всех троих поразил вид, открывшийся их глазам. Казалось, в комнате неистовствовал сумасшедший. Полицейские приглядывались к этой мерзкой картине, время от времени восклицая:

— Все тюбики с красками втоптаны в пол!

— Палитра разломана на две части, словно ее пинали!

— А это полотно изодрано в клочья!

— Ты хотел сказать эти полотна. Их тут полно.

— На первом ничего нет. Разодрано пустое полотно. Это дает пищу для размышлений. Остальные порванные полотна тоже пустые, кто-то впал в дикую ярость, если потоптал краски и кисти грязными ботинками. И это, вероятно, произошло в воскресенье. Примечательно, что разъяренный гость, уходя, запер за собой двери.

— Может быть, он их машинально захлопнул, — заметил Блондель. — И эти и другие двери закрываются сами.

— Но ведь первые двери были еще заставлены ящиками!

— Заставить их мог кто-то другой, — возразил Блондель.

— Верно. Тюссен, иди взгляни, может, уже приехали люди из отдела криминалистики.

— Слушаюсь, шеф.

Тюссен прошел в первую комнату и тут же вернулся.

— Камин! Его тоже кто-то пнул. Медь вымазана грязью.

Бело и Блондель подошли к камину.

— Дайте-ка взглянуть, дети мои, — озабоченно произнес Бело. — Тут только горстка пепла. Нет, уцелел кусочек полотна.

— На этом полотне краска! — воскликнул Тюссен. — Кто-то пробовал спалить картину.

— И этот кто-то торопился, — прибавил Бело. — Мы возьмем кусочек полотна с собой.

Когда в комнате расположились сотрудники отдела криминалистики, Бело спустился вниз, в кухню, где Жизель вязала, слушая песенку Марлен Дитрих «Я вся от головы до пят…». Когда он вошел, Жизель встала и выключила радио. На этот раз Бело не старался быть приятным. На его лице появилась подозрительность, которая сильно его портила.

— Ты знала, что находится там, наверху?

— Вы имеете в виду чемоданы и коробки? — спросила Жизель, загипнотизированная грозно сведенными бровями Бело. — Мадемуазель запретила мне туда ходить.

— Слушай меня внимательно, Жизель. Я готов поверить, что ты само совершенство и никогда не ослушалась мадемуазель. Но ты не убедишь меня в том, что за целый месяц не заметила ничего особенного в этом доме, где происходили удивительные вещи, приведшие к отвратительному преступлению, и что ты ничего не знала про три комнаты там, наверху.

— Три?

Бело усмехнулся, но эта усмешка была еще страшнее его насупленных бровей.

— Тебя удивило число? Не сам факт, что они есть, а число?

— Я хотела сказать, что их там много, — смущенно пробормотала Жизель.

— Верно. Даже слишком много. Тюссен! — Тюссен вошел в кухню. — Мне уже пора, я оставляю тебе Блонделя. Выясните, как человек, вообще не знавший о существовании комнат, может удивиться, что их три, а не две. С настоящего момента эта мадемуазель — подозреваемая.

У Жизель задрожали губы.

— Вы не имеете права!

— Все-то ты знаешь. Но у полиции слабый характер, и она легко следует дурному примеру. Ты тоже не имела права лгать.

IX Оказывается, что все — это не все

1

Вот уже тридцать часов, с момента появления газет, в которых говорилось о «тайне кровавого чемодана», носильщик Люсьен Жирар, примерный семьянин, отец двоих детей, чувствовал себя королем Лионского вокзала. Он этот чемодан нес, бежал с ним, забросил его в вагон, а внутри лежала рука, женская рука! Узнав об этом, он потерял сон и аппетит. Странно, ведь он был на войне и видел, как разорванные снарядами тела его друзей повисали на деревьях. Но в том и заключается разница между войной и миром, что в мирное время единственное украшение деревьев — это листва и птицы. К тому же о его друзьях не писали на первых страницах газет. Сообщалось просто: «на фронте без перемен». Его здешние приятели прекрасно его понимали. Когда вчера пришел первый репортер и спросил: «Где тот носильщик, который нес чемодан?», Жирар был еще на вокзале, хотя работа кончилась. Кто бы, прочитав такое известие, сидел дома? Он хотел побеседовать с приятелями, но, увидев репортера, подал друзьям знак, что его тут нет. Тогда Бесперто, тертый калач, скроил мину «ах, какая жалость» и сказал: «Вообразите себе, он как раз сегодня утром уехал в Ланды по случаю первого причастия своей племянницы! Он, конечно, будет огорчен, что не встретился с вами!» Эту трогательную историю рассказывали репортерам целый день.