Коса - пока роса - [6]
...Аню он увидел за их дачным забором — в саду.... Одна. Муж Антон в гараже что-то насвистывал. Ковырялся (судя по звукам) в машине... Он же у нас трудоголик. Увлекающийся такой!
— Добрый день! — крикнул Петр Петрович через калитку.
Аня выглядывала на дереве посиневшую сливу. А что выглядывать, вся, вся спелая!.. Едут на юг. Уж там-то спелой сливы им будет навалом. Аня будет загорать... У моря... В купальнике! — подумал Петр Петрович с придыханием. И сглотнул слюну.
— Добрый день! — крикнул он еще раз.
Как-никак, старый Алабин был в отглаженных брюках и в белоснежной рубашке под легким свитером.
Аня поздоровалась... Лицо спокойно.
Именно! Ее лицо не было так уж скорбно. Ну, наконец-то... Ага! Она кормила собачонку. Лицо ее даже посветлело... Вот так-то!.. Протягивала собачонке куски, а сама склонила голову. Эта ее шея... Этот ее изгиб!
А собачонка знай прыгала... Приблудная. (Других дачников Петр Петрович за такие дела осуждал.) Приласкивают собаку, а потом съезжают. Брошенная, тоскующая собачонка ходит и всю осень заглядывает в глаза Петру Петровичу — больше-то некому.
Но если билеты уже куплены... Значило ли это, что Аня и ее трудоголик Антон уедут завтра-послезавтра?
Петр Петрович нацелился было спросить... Подойти ближе. Он ведь прилично одет. (Воротничок его белой рубашки как лезвие!) Но Аня уже ушла. Двух слов с ним сказать не захотела?
Строгая прическа, горделивая шея. И так знакомо затрепетавшее ее лицо.
Над ключом Петру Петровичу пришлось потрудиться. Подточил бородку напильником. (Слесарек-самоучка...) Подстукивал справа-слева мягкую медь. И нет-нет прикладывал к образцу... Сверяя. Щуря глазок... Еще и подбадривал себя советскими песнями:
К вечеру он прошелся по поселку.
Дачная жизнь затихла — уже всё по-осеннему! Однако кой-где люди активны... У соседей Ани, что справа, перед отъездом гуляли. Отвальная! Запекали в вечернем костре картошку. И шумно пили пивко из горлышек.
Извлеченную из углей (рядом с костром) картошку бросали друг другу прямо в руки, обжигались!.. перебрасывали!.. и непрестанно вопили — экая радость жизни!
Костер полыхал... Видно как днем. Петр Петрович приостановился, смотрел на огонь, на прыгающие тени... Откуда-то кинулась собачонка, визгливо его облаяв.
Но, конечно же, краем глаза Петр Петрович следил за дачей Ани... Ее трудолюбивый муж пока что вещи не упаковывал... Но машину он готовил... Едет в Москву? Или не едет?.. Неужели перед югом не захочет проститься со своей жаркой московской крошкой?
Или они в семейном спокойствии попросту ждут день, на который уже куплены билеты? А что, если уже сегодня их последняя здесь ночь... Петр Петрович нервничал.
Нервничал... Но думать думал. И потому загодя купил вино... Он рассудил, что с вином правильнее.
Кто не знает, как хорошо снимает женские слезы глоток вина. Нет, не для куража. И вовсе не чтобы Аня слегка спьянела... А чтобы снять ее грусть. Чтобы сколько-то развлечь ее (или хоть отвлечь) этим по-человечески обычным и успокаивающим (ритуальным) прикосновением стакана к стакану... Некие движения руками... Какие-то слова.
Петр Петрович упрятал красивую бутылку в канаве, недалеко от их калитки... В любую минуту вино под рукой... В прохладной траве. Три могучих лопуха охраняли тайну.
Петру Петровичу вспомнилось... Сто лет назад... Первое чувство... Тоже ведь млел! Он даже имя той девочки уже плохо помнил... Помнил только чудовищную тяжесть в собственной правой руке. Когда стояли рядом... и совсем рядом (руку протянуть) были едва наметившиеся холмики ее грудей.
Костер у соседей Ани еще полыхал. Огромное красное пятно... А гулявшие люди перебрасывались теперь уже новой партией спекшейся в углях картошки.
— Лови!.. Оё-оой! — визжала поддатая деваха.
Петр Петрович, чтобы убить время, прошагал в самый конец поселка. И все задирал голову, смотрел — высока ли луна, не уйдет ли. Луна была как сумасшедшая. Не уйдет... Она царила в небе. Она там ликовала!
— Что? Что смотришь! — Петр Петрович сердито ей выговорил. Он не виноват... Разве, мол, человек виноват, если проскрипел столько десятилетий, а его сердце всё тук-тук... тук-тук...
Он оказался на углу, где сгорбленный дом Лушака... Вот где тихо... Но внизу, в сторожевом окне, огонь. Лушак, говорили, глушит водку и даже спать не спит. Только дремлет. В обнимку с ружьем.
И как бы в переклик с самим собой старый Алабин подумал, что этому Лушаку сейчас сильно одиноко. Вот кому совсем уж одиноко. Бедный подонок!.. Петр Петрович вновь приостановил шаги, размышляя — может быть, поговорить сейчас с ним... Тоже ведь хочется Лушаку с кем-нибудь перемолвиться. И может, Лушак сдастся ментам до приезда Коня. (Грозного местного оперуполномоченного. Опер Конев был в отпуске.) Лушак сам засветит себя. Мелкую свою какую-нибудь провинность. Сдастся ментам — и тем спасется.
Если ему подсказать... Старый Алабин тронул калитку — и очень может быть, что не Лушаку, а ему самому так остро хотелось поговорить.
Он потряс калитку легонько. Куда тише, чем тряс ее в тот раз Олежка. Но был услышан... В тишине... Шагнул.
