Коржик, или Интимная жизнь без начальства - [3]

Нет, у меня все было в порядке, – отвечаю на следующий вопрос. Все работало, и я находил возможности в этом убедиться, если вдруг меня одолевало жуткое подозрение, что я не как все. А все или почти все были молодые. Целыми днями на свежем воздухе, денег по гражданским меркам полно, развлечения – телевизор, выпивка и женщины из общаги, лишенные тайны.

К слову, наша общага считалась хорошей. Говоря строго, это для нас она была общага, а для старших офицеров – дом с отдельными квартирами чуть даже лучше средних. Самые лучшие отдали под коммуналки. Паскудная ирония жизни заключалась в том, что именно самые лучшие меньше всего годились для коммунального быта.

Гостиная! Столовая! Спальня! Кабинет! И в этом шестиметровом кабинете семейная пара с ребенком. Или молодожены в проходной гостиной с застекленными дверями.

Или во всей квартире – дюжина холостяков, которым в одно время собираться на службу.

Я, например, жил в кабинете, соседствуя с детной семьей майора Замараева, политработника фанатического упорства. Если бы в те времена практиковались конкурсы типа “Мисс Бюст” и партия велела бы Замараеву пойти и победить, он пошел бы и победил – конечно, при условии, что жюри конкурса дало бы ему слово для вступительного доклада.

По службе мы с Замараевым не сталкивались, разве что на дежурствах. Но Боже, как я его боялся! Как репродуктора с музычкой в доме отдыха. Как визжащей по стеклу резинки. Как бормашины.

Даже рекомендованная для исполнения в солдатском строю песенка “Не плачь, девчонка!” приобретала в замараевских устах силу приговора. Когда благодушное траляляканье майора, имевшего кошачью привычку тереться на кухне у плиты, сливалось в знакомый мотив, его Замараиха начинала так громыхать сковородками, что я слышал это в своей комнате и начинал судорожно разжевывать картоноподобную жвачку – первенца отечественной пищевой промышленности. До требуемой мне кондиции ее следовало месить зубами хотя бы полчаса. А через полчаса за стеной уже падали с каменным стуком сапоги Замараева. Один и погодя второй, неотвратимо, как шаги Командора.

– А ноги мыть?! – подавала первую реплику Замараиха.

– Не плачь, девчонка! После!

– Не после, а до! К бабам своим лезь с немытыми ногами.

Рупором служила розетка в головах супружеского ложа, которая символически прикрывала дыру между нашими комнатами. С моей стороны тоже была розетка, одна пластмассовая хрюкалка без арматуры – строители не подвели к ней провода.

Я торопливо залеплял жвачкой уши. Жвачка в этом деле надежнее ваты, надо только получше наслюнить комок, чтобы не прилипал. Но и сквозь надежную жвачку я слышал ответ Замараева и ответный ответ Замараихи, на который Замараев отвечал ответом.

Вопросов для этой пары не существовало. Ответы я знал наизусть, так что мог бы суфлировать, но такой необходимости не возникало. Семейные ритуалы Замараевых были незыблемы, как египетские пирамиды.

На ответ “Да ты в дом хлеба не купишь, Витьке попу не подотрешь!” следовал ответ: “Тебе бы за солдатами побегать – хуже, чем за маленькими, к вечеру ноги горят!” За сим – кольцевая композиция: “Вот, а ты ноги не моешь!” – “Сказал же: после!” Отодвинуть койку на моих шести квадратных метрах было некуда. Все, что я мог – лечь к громкоговорящей розетке ногами. Когда Замараиха давала понять, что предварительные любовные игры закончены (“Ладно, хрен с тобой, а то ведь выспаться не дашь…”), Замараев под вой пружин взгромождался и начинал сопеть в самую розетку, как в пионерский горн. Простыня у меня в ногах трепыхалась от его дыхания.

Так вот, это все к вопросу о женщинах из общаги.

Замараиха была даже на тогдашний мой взгляд молода и у нее, помнится, имелось имя. Свою фригидность она считала необходимым проявлять исключительно в супружеской жизни, а так любила повертеть юбками.

Но я утром и вечером видел эти юбки и то, что под юбками, – и грязное, и замоченное, и постиранное. С ее сушившихся на кухне комбинаций капало мне в пельмени. Я по ошибке терся ее мочалкой и, пока не научился пить, как все, приходил домой по стенке и ссал на стульчак, а она за мной подтирала.

Все. Общага под локотки провела нас по пути поживших и поднадоевших друг другу мужа и жены. И как-то при случае, тогда еще не успев стать врагами, мы обыденно перепихнулись и не испытали ни любовного стыда, ни сладости греха. А не будь случая, не перепихнулись бы и ничего бы не потеряли.

О пользе неуставных отношений с теми, кто не признает уставов Командир полка был молодой подполковник и мечтал дослужиться до генерала.

Поэтому на ответственное афганское дело он взял с собой ответственных людей. Его ровесник и однокашник еще по Суворовскому училищу Толя Саранча был немолодой старший лейтенант и мечтал дослужиться до пенсии. Поэтому он и не пикнул, что у него в караульной роте остались люди сплошь безответственные, прямо сказать, сброд. Шпана, полутораметровые коротыши, дети алкоголиков, разнообразные горцы, которые то ли вправду не понимали по-русски, то ли придуривались. Пока их было по нескольку на взвод, они еще могли сойти за солдат. А собранные вместе, превратились в стаю, не организованную даже настолько, чтобы поставить кого-нибудь на шухер, когда ночью грабили продсклад.