Коржик, или Интимная жизнь без начальства - [17]

Фактор войны в тыловом быту Героев как положено увековечивали картонными буквами на стенде “Павшие при исполнении интернационального долга”, с тем, чтобы в будущем, когда список пополнится, перенести фамилии на мрамор. Кубометра четыре облицовочных мраморных плиток для этой цели солдаты впрок натаскали со строек Олимпиады-80.

Покойники были пока что чужие. То есть свои, советские, и, более того, из нашей части, но – солдаты. На памяти общаги тысячи таких служили и увольнялись, оставив только дембельские расписки на стенах; следующие тысячи под присмотром сержантов закрашивали эти расписки, чтобы в свой черед тайком нацарапать: “Последний караул, весна такого-то года”. Менялись даты, сценарий же был установленного образца: прибыл – выбыл. И, если кто-то выбывал в связи со смертью, это не сказывалось на жизни общаги. Хотя, конечно, мальчиков жалели. Боялись за мужей: это же у моего в роте убитый.

Но страх отставал от афганских событий на сутки, а то и на недели. С таким страхом было можно спать по ночам. В телевизоре употевшие воины-интернационалисты сажали все те же деревья и кормили детей из солдатского котла. С мужьями ничего плохого не случалось. А тут еще командир полка наконец получил третью звездочку и какими-то неправдами переслал домой душманский бур, заряжавшийся с дула.

Офицерские жены завидовали молодой полковничихе сильнее, чем офицеры полковнику.

Если женщина обрекает себя на общагу, она хочет быть в этой общаге первой леди.

Когда же маявшийся бездельем оружейник отлил для бура пули и дал желающим пострелять, страх перед Афганом и вовсе померк в сиянии будущих звездочек и орденов. Бур с его устрашающим дулом, в которое пролезал палец, оказался несерьезным оружием. Я до сих пор не верю, что из него можно попасть во что-нибудь меньше неба. Хотя писали, что душманам это удавалось.

Если солдатский гроб шел через Москву, сопровождающий оставлял его на аэродроме и без звонка мчался домой исполнять супружеские обязанности, пить водку и расспрашивать соседок, с кем гуляет жена. За покойником отправлялся на машине пьющий прапорщик Нилин и доставлял его родным. Чтобы все было честь по чести, Нилин изображал перед ними соратника павшего интернационалиста.

Помимо гробов и обязательных “Шарпов” на продажу командированные везли всяческие срамные подарки. Соседкам – купальники, которые в воде становились прозрачными, товарищам офицерам – презервативы с усами, презервативы со спиралью, презервативы с мятным запахом. В стандартный набор входил еще аэрозоль, способный, как говорили, вызвать эрекцию и у мерина. От нас, тыловиков, скрывали даже название средства. Хотя и не отказывались пшикнуть из кулака в ширинку сослуживца, который с поднятым флагом бросался к месту назначения по коридорам и лестницам общаги, вызывая у встречных разнообразные эмоции.

Словом, чаяния и мысли командированных были с военной прямотой нацелены в направлении главного удара. Выпивка при этом играла важную, однако не самодостаточную роль, как дозаправка в воздухе бомбардировщика, ни на секунду не сходящего со стратегического курса. Особенно драматичными бывали моменты захода на цель, когда бомбардировщик сваливался в пике и, не обращая внимания на лай заградительных зениток, молотил не разбирая свою и чужих, с усами, с мятным запахом, с аэрозолем и без оных. Мне виделся здесь биологический страх погибнуть, не оставив потомства. Но вряд ли кто-нибудь над этим задумывался.

Я не то чтобы совсем не участвовал в таких загулах, но держался подальше от эпицентра, поближе к закускам. И по возможности напротив Насти Лихачевой. В эпицентре было чересчур для меня много новых звездочек и мужчинских разговоров свысока. Закуски я в ту пору полюбил – видимо, кончилась юность, когда кидаешь в себя, как в топку, не замечая вкуса. А Настей Лихачевой просто любовался.

Домогаться Насти было бы, на мой взгляд, все равно, что домогаться Моны Лизы, по которой ведь то и дело кто-нибудь сходит с ума и пытается выкрасть портрет или убить его из ревности. Я был не псих. Я только смотрел, выбирая себе такое место, чтобы смотреть не очень издали. А спал со старшинкой-поварихой Ленкой и не пытался, зажмурившись, представить вместо нее Настю.

Ленку я нашел случайно у себя в постели. Могло быть и так, что я не заглянул бы в общагу, потому что жил в медпункте, охраняя от солдат матценности. Но я заглянул. Смотрю, лежит. При том, что Ленка была пьяная, напрашивается мысль, будто бы я воспользовался ее беспомощным положением. На самом деле она воспользовалась моим.

Представьте себе, что вы пытаетесь выставить из комнаты немаленькую Ленку, а она выставляться не хочет. Она вам сообщает, что попала к себе домой, как Мягков в популярной кинокомедии “Ирония судьбы, или С легким паром!”. Только Мягков по фильму врач, а Ленка – повариха весьма приличных размеров и с голосом, которым можно сверлить железобетонные стены. А за стеной, представьте, Настя, тихая и незаметная после отъезда своего Лихачева. Завтра вы, беспомощно улыбаясь, как бы между прочим скажете, что вот навязалась эта бухая Ленка, а Настя посмотрит сквозь вас глубокими глазами, и будете вы стоять, как голый перед медкомиссией.