Корявое дерево - [18]

Я уверена, что видела этих женщин и раньше, и тут я соображаю, в чем дело – на фотографиях изображены женщины из историй, которые рассказывала мне Мормор: моя прабабушка Карина, которая, прядя, бормотала заклинания, Герд, которая сшила себе плащ из перьев, чтобы научиться летать, и тщеславная Трина с котлом, в котором она красила шерсть. Но все эти истории были просто волшебными сказками. Не может быть, чтобы все в них оказалось правдой.

Мормор никогда не рассказывала мне, какими женщины моего рода были на самом деле. Каждый раз, когда я задавала ей этот вопрос, она смеялась и говорила, что их истории мне уже известны. Как-то раз я попросила рассказать о ее детстве. И она с восторгом начала рассказывать мне, как ее мать, моя прабабка Карина, научила ее вышивать, едва она выросла настолько, что смогла держать в руке иглу. Мормор тогда вручила мне наполовину законченное вышивание и разноцветные нитки, но тут в комнату вошла мама, и атмосфера в ней сразу же стала ледяной.

Я вглядываюсь в картину, висящую на стене над печкой. Небо изображено на ней с таким богатством темных и светлых оттенков – мама великолепно передала здешний залив. Она так давно не писала картин, что я и забыла, какая она талантливая художница.

Глядя на картину, я начинаю вспоминать все те лета, которые мы провели здесь, играя на пляже и гуляя по нему. Последние несколько моих летних каникул начинались радостно и безоблачно, но каждый раз уже через несколько дней я чувствовала, как между мамой и Мормор назревает конфликт – это было как приближение грозы. После того как мама с папой развелись, Мормор захотела, чтобы мы с мамой переехали жить на Шебну. Она столько раз просила об этом маму, и всякий раз их разговор кончался ссорой.

Я знаю, что они обе, и Мормор, и мама, скрывали от меня какие-то тайны. Они нередко говорили о них между собой, словно снова и снова делали стежки в вышивании, пока эти тайны не стали неотъемлемой частью того, что составляло основу нашей жизни. Я поворачиваюсь к картине спиной и вздыхаю, досадуя на себя за то, что не заставила их посвятить в эти тайны и меня. Но я очень любила приезжать на остров, а что касается вопросов, то чем больше я их задавала, тем больше злилась мама, так что в конце концов я решила, что будет проще, если я больше не буду их задавать.

На подлокотнике кресла висит сложенная шаль Мормор. Возможно, еще не слишком поздно считать с нее правду.

Я подхожу к креслу и протягиваю к шали руку. Сделав глубокий вдох, я очищаю мой разум от всех посторонних мыслей, готовясь воспринять любые эмоции, которые войдут в меня с прикосновением к ней. Мои пальцы слегка касаются мягкого материала, и тут же сердце начинает биться, как бешеное. Отчаяние, чувство вины, страх. Я вижу, как Мормор хватает Ишу за руку, как она просит ее о чем-то, как умоляет.

Вскрикнув, я отдергиваю руку. Иша мне солгала! Мормор умерла вовсе не с миром в душе – она умерла, испытывая душевную муку.

Я бегом бросаюсь к двери и рывком распахиваю ее – мне не хватает воздуха.

– Эй, только посмотри на это! – Стиг показывает рукой в сторону моря, но в этом нет нужды – я вижу все и сама: там возвышается непроницаемая стена густого тумана, высокая, как утес. Я смотрю, не веря своим глазам, и вижу, как потоки тумана стекают вниз, словно водопад.

Когда подымается туман, скорей беги в дом, Марта, дитя мое. Вместе с туманом из могил встают мертвецы!

Когда я вспоминаю эти слова Мормор, меня невольно пробирает дрожь. Я знаю: ее истории были безобидны – таким образом она просто старалась добиться того, чтобы я, маленькая девочка, любившая блуждать по окрестностям, не заплутала в тумане, но мне всякий раз бывало страшно, как будто она могла сделать невозможное возможным, просто сказав, что так может быть.

Я закрываю глаза – лучше бы я никогда не дотрагивалась до этой шали! Что же могло так ее расстроить? Быть может, она просила Ишу уговорить маму приехать к ней, вот только мама не желала ее видеть.

Я хватаю куртку и выхожу из дома. Отсюда до стены тумана, наверное, по меньшей мере миля, но я все равно чувствую его холодное влажное прикосновение на своем лице. Топор выпадает из руки Стига и с глухим стуком падает на землю.

– Å faen… Он придвигается все ближе!

Мы стоим бок о бок и смотрим, как цунами непроглядного, как облако, тумана подкрадывается все ближе и ближе. Впечатление такое, будто мы – последние два человека, оставшиеся на Земле, и ждем прихода апокалипсиса.

– Стиг, возможно, нам лучше вернуться в дом. – Я оглядываю горизонт. – Кстати, а где Гэндальф?

Стиг подбирает с земли свою одежду и снова надевает и жилет, и кожаное пальто.

– Он только что был тут, обнюхивал то старое дерево.

Пока Стиг наблюдает, как приближается туман, я обхожу дом и иду в сад. Правда, настоящим садом это назвать нельзя – это всего лишь несколько акров травы, менее высокой, чем вереск, покрывающий окружающую их пустошь. Я часто видела, как Мормор вымывала грязь из-под ногтей над мойкой в кухне, а между тем рядом с ее домиком нет ни цветочных клумб, ни овощных грядок. Как-то раз, проснувшись рано утром, я видела, как она, стоя на коленях, выпалывала сорняки вокруг корней корявого дерева.