Корвус Коракс - [40]

– Его тоже можешь выкинуть в сортир. Нафиг тебе сдался этот фальшак? Это ведь не я, это какой-то артист. Домодедов, что ли? Домобабин? Нет, даже вспоминать не хочу. И пускай он радуется, что не хочу. В пятидесятые меня во всяких книжках Рыбников изображал, потом Киндинов, а после еще человек пять, но я нарочно перестал интересоваться фамилиями, чтоб, когда тоска накатит, не подкараулить по одному и бошки их талантливые не поотрывать… А ведь хотелось иногда, ох как хотелось. Вот, допустим, открываю книгу, вроде умную, солидную, академики и доктора наук писали – и уже через пять минут рука тянется за «стечкиным». Вместо фактов – брехня, вместо парней геройских – красавчики-манекены в гимнастерках, а настоящих разведчиков как будто корова языком слизнула… Ты, к примеру, слышал что-нибудь когда-нибудь про Маневича, Хромова, Збыха, Валленрода, Беркеши, Конона Моло́дого? Слышал? Поднатужься, напряги память.

Из всех перечисленных имен уж одно, по крайней мере, мне было знакомо с самого детства. Есть чем обрадовать старика.

– Не только слышал, но и читал, – доложил я. – Про молодого Конана у меня собран весь комплект, еще с шестого класса. Чтобы десятый выпуск купить, «Конан и сумерки богов», я даже целый месяц не ел мороженого, экономил… Только вы ошиблись, там не про Отечественную войну, а про легендарную древность, когда славяне поклонялись еще не Велесу и Перуну, а Крону и Митре…

– Тьфу ты, бестолочь! – Фишер в сердцах пристукнул кулаком по столу. Лимонная косточка пулей просвистела в сантиметре у моего виска. Кажется, я сморозил очередную глупость. – Значит, у тебя по истории пятерка была? Ну-ка быстро говори, как зовут твоего учителя? Или нет, бога ради, ничего не говори, а то мне и адрес захочется попросить, и одной Марьиванной на свете будет меньше… Конон – это не Конан, дубина ты, он живой был, не нарисованный. И Карлос Штауффенберг был настоящий, и Анджей Збых, и Толик Мицкевич… Дошло? А? Смотреть на меня! Отвечать честно!

– Ага, Вилли Максович, дошло… ну почти, – честно ответил я, глядя на старика. – Мне только одно неясно: если Гитлера, как вы говорите, убил этот самый Карлос, почему про него тоже не выпустили хотя бы комикс? Чего им, жалко было? Почему везде написано, что Гитлера взорвали вы в августе сорок четвертого, а сами погибли?.. То есть вы не подумайте, что я вам все еще не доверяю, я вам доверяю, и пенсионная книжка ваша, я же вижу, она натуральная… Но все же странно… Я хорошо помню, много раз читал: тело героя опознали по татуировке на левой руке… вот, глядите! – Я наклонился к комоду и вытащил из нижнего ящика самый последний выпуск «Фишера». – Черная орхидея, ваш персональный знак. Это они все тоже придумали?

Вилли Максович рассмотрел картинку, брезгливо взял «Фишера» за уголок двумя пальцами и отправил комикс под стол.

– И нарисовано-то по-идиотски, – посетовал он, – какая халтура! Лепестки должны быть наружу, а не внутрь… На, смотри сам! – Фишер засучил рукав и показал мне локтевой сгиб.

Не надо быть спецом, чтобы понять: этот рисунок в виде цветка – не новодел и не двухнедельная времянка, которую можно заказать в любом тату-салоне. Наколка была старая и наверняка настоящая.

– Убедился, деточка? – Вилли Максович спрятал татуировку. – Очередная проверка завершена? Больше не считаешь меня выжившим из ума самозванцем? Ничего, ничего, не красней, я не в обиде. Когда видишь в книжках чужие морды вместо своей, сам иногда начинаешь в себе сомневаться. На то у них и расчет был. Маленькое вранье трудно скрыть, а огромное – пара пустяков.

– Выходит, вместе с Гитлером в бункере подорвался этот самый Штауфф… ну Карлос, про которого мы говорили? – осторожно спросил я. – А как же вам удалось уцелеть после того взрыва?

Старик потер ладонью лоб и проговорил устало:

– Иннокентий, друг мой, ну почему ты такой дурак? Я ведь тебе уже три – видишь три пальца? – три раза это объяснял. Я там не был. Я Гитлера не взрывал. Я. Не. Взрывал. Существовали две автономные группы – моя и дублирующая. Извне и изнутри. Одна от московского Центра, другая от «Берлинского квартета». Мы друг с другом вообще не встречались. Было задание у нас, было задание у них. Цель одна, места закладки фугаса – разные. Понял наконец? Стоп! Не перебивать меня! Просто молча кивни, если понял.

Я послушно кивнул.

– Рад за тебя, Иннокентий, ты не безнадежен. Объясняю еще раз, совсем простыми словами: нашу группу за час до заброски остановили. Сняли с доски, как шахматные пешки. Отобрали оружие, снаряжение, избили до полусмерти и прямо из тренировочного лагеря перекинули в обычный, с вышками. Мы очень долго понять не могли, что случилось, это я уж потом, гораздо позже, вычислил: усатый в последний момент передумал убивать Гитлера. Решил, что живой фюрер будет ему полезнее мертвого. Поэтому нашу операцию отменили, а команде Штауффенберга послали сигнал отбоя. Только все не рассчитаешь, даже если ты великий вождь и учитель…

Вилли Максович взял со стола спичечный коробок, подбросил и поймал. Подбросил его еще раз – и теперь ловить не стал.

– Думаю, Карлос бы выполнил приказ Ставки и скомандовал бы отбой, – сказал старик, проследив за упавшим коробком. – Дисциплина в его группе, я слышал, была железная. Но истории было угодно, чтобы он этого приказа не получил. Стечение обстоятельств, рок, судьба, фатум… Называй это, как хочешь, но в тот день связь с группой Штауффенберга у Центра разладилась. Из-за магнитной бури голубь с депешей сбился с пути, а связник отклонился на пару градусов и утонул в болоте…