Кортес - [4]

Де Ларес — известный интриган. Двадцать лет прослужил дворецким у Великого капитана, знаменитого полководца Гонсало Фернандеса де Кордовы, который все эти годы сражался в Италии. Всем известно — тому, кто набрался итальянского духа, доверять нельзя. Вся Европа наслышана о злодействах Цезаря Борджиа, герцогов Сфорца, д'Эсте, а уж о коварстве Медичи и говорить не приходится…

Аламинос вздохнул — какое дело настоящему испанцу до шабашей иноземных властителей! Другое дело — странное поведение Кортеса, ведь под его командой идти в бой. Будет ли сопутствовать ему удача, хватит ли у него благоразумия довести дело до конца? Как с людишками будет обращаться, что для него человеческая кровь? Не водица ли? Никто из рядового да и офицерского состава не мог упрекнуть его в трусости, нечестности, отсутствии сметки — самого нужного на войне дара. Особенно, когда не знаешь, с какой пальмы мерзкий язычник пустит в тебя стрелу. В общем-то, Кортес, хотя и рядится в вельможу, но парень простой, веселый, за словом в карман не лезет. В чем он мастак — так это во обращении с холодным оружием. Так орудует шпагой, что и втроем его не возьмешь. Аламинос усмехнулся этого мало. Главное, чтобы благоразумия и осторожности хватало. В их деле это перво-наперво.

С полчаса ещё провел Эрнандо Кортес на переднем возвышении судна наблюдал за городскими огнями. В Сантяго было спокойно — видно, никто не решился разбудить Веласкеса, чтобы сообщить ему пренепреятнейшее известие Кортес снялся с якоря! Затаилась шептуны, лизоблюды, сгорают, наверное, от нетерпения… Наконец, когда на кораблях угомонились, капитан-генерал отправился в свою каюту.

Был ноябрь, начало «сухого», как его называют на Фернандине,[8] сезона, и все равно ночь была жаркая, душная и влажная. Мошкара тучей вилась вокруг тускло посвечивающего фонаря…

Он расположился за столом, снова просмотрел списки. Во всем был недостаток — не хватало солдат, пушек, съестных припасов, особенная нужда ощущалась в конях и хлебе. Кавалерия — хорошее подспорье в сражениях с туземцами, однако каждая лошадь в Вест-Индии буквально на вес золота. Десяток годных под седло скакунов — это его предел. Прикупить больше не на что. На эту экспедицию он потратил все, что имел. Все, что сумел заработать в колониях за пятнадцать лет. Сумма получилась изрядная — почти три тысячи кастельянос.[9] Оказалось, что этого мало, пришлось влезать в долги. Теперь пришел черед закладывать честь, а может, и саму жизнь… Диего Веласкес, стоит только ему задержать экспедицию, сумеет расправиться с ним. Что ж, теперь он, дон Эрнандо Кортес, готов все бросить на кон. Только не надо спешить, надо все трезво взвесить. Веласкес сам загнал себя в угол, выдав ему подписанный властями и монахами-иеронимитам на Эспаньоле патент. Просто так снять капитан-генерала он не властен. Нужен серьезный повод. Но это формальный подход к делу. Повод губернатор всегда найдет. Значит, задача состоит в том, чтобы как можно скорее выйти в море, и при этом не допустить, чтобы Веласкес успел отдать прямое распоряжение вернуться.

Кортес подошел к окну, распахнул его — в городе по-прежнему было тихо. Тьма внезапно сгустилась — по-видимому, луну накрыло облачко. Собственно, плевать ему на губернатора. Страшила оппозиция среди офицеров и возможная потеря командования. Веласкес всюду насовал своих людей. Чтобы приглядывали за строптивым «выскочкой»… Солдаты и матросы поддерживают его, для них любая задержка — повод к недовольству. Могут и взбунтоваться… Нет, бунт сейчас не поможет. Надо думать, думать… Отплывать нельзя — тем самым он даст козырь Веласкесу, который тут же обвинит его в измене. Необходимо получить, хотя бы формально, напутственное слово, а уж как он истолкует его — это его, Кортеса, дело!

Дон Эрнандо повеселел, полной грудью вздохнул любимый и всегда немного пугающий воздух моря. Особенно когда эта пахучая, манящая взвесь разбежится, ударит в паруса, начнет корежить воду, швырять корабль, как щепку. От этой жути ему, сухопутному парнишке, выросшему на сухой, выжженной солнцем тверди Эстремадуры, никогда не избавиться. И ладно ощущение опасности всегда волнует кровь. Риск, говорят, дело благородное. Скорее святое, тем более когда в бой идешь, осененный крестом, когда на карту поставлена честь и жизнь.

Между тем ночь уже заметно гасла. В крепости начали носить факелы пришло время смены караула. Полновесная тьма на востоке уже сменялась пепельно-сизой завесью, в которой одна за другой таяли гулкие, крупные, тропические звезды. Кортес глянул в противоположном направлении, куда сдувало густой мрак — в той стороне укрылась земля, где сокровища лежали грудами; где, по рассказам бывалых людей, дороги и мостовые были устланы золотом и серебром. От сердечной хвори, называемой алчностью, не было лучшего лекарства. Хвала Господу, он, Эрнандо Кортес, кажется, не страдает от этой болезни, но путь в ту землю, такой широкий, вольный, морской, был завален всяческими установлениями, условностями, обетами, приказами, распоряжениями. Этот бумажный вал мог и вознести, и низвергнуть, одолеть его можно только с помощью золота. А его нет. Золото ещё надо добыть, утвердить свое право на него, пустить в дело — тогда плевать ему на Веласкеса! Вот почему нельзя кликнуть Аламиноса и приказать ему поднимать якоря. Он уже не тот желторотый юнец, которого можно увлечь красивыми словами.