Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - [84]

«Хвала Господу, – записала мадам де Севинье. – Наш бедный друг спасен» [978]. Если верить Ормессону, радовался весь Париж, даже «мелкие лавочники, осыпавшие меня, которого совершенно не знают, тысячами благословений». Вначале, добавляет он, те же самые люди были бы рады увидеть Фуке на эшафоте. Но к концу процесса он сделался в их глазах жертвой, достойной сочувствия [979]. Ормессон, однако, допускает, что эти чувства во многом вызваны общей неприязнью к нынешнему правительству – он подразумевал Кольбера. И все же в тот момент Ормессон купался в лучах славы. В кабаках пили за его здоровье, ликовали друзья-иезуиты, а отец Жоли сообщил, что королева-мать довольна результатом дела [980]. Тюренн выражал свое удовлетворение, и даже д’Артаньян улучил момент и шепнул Ормессону на ухо, что он великий человек [981].

Фуке тоже представился случай выразить свою благодарность. Через два дня после вердикта Ормессон приехал в Бастилию, чтобы покончить с какими-то формальностями. Фуке, стоявший у окна в комнате д’Артаньяна, сумел встретиться с магистратом глазами. Он поклонился Ормессону придворным поклоном и воскликнул: «Ваш слуга!» Ормессон – возможно, растроганный глубже, чем отражает запись, – молча ответил поклоном на поклон [982].

Однако решением суда, принятым большинством голосов, история не заканчивалась. За несколько дней до вердикта, когда уже было понятно, что голосование, скорее всего, сохранит Фуке жизнь, мадам де Севинье все еще тревожилась. Она предупреждала адресата:

«Кольбер в такой ярости, что мы ждем чего-то жестокого и несправедливого, что вновь ввергнет нас в отчаяние» [983].

Маркиза угадала. Кольберу даже не пришлось особо стараться, чтобы убедить вмешаться короля. Заявлявший, что позволит Фуке умереть, если таков будет законный приговор палаты, король оказался не готов увидеть на свободе человека, который ускользнул от его правосудия и при этом смог разоблачить его покойного первого министра, вскрыв схему расхищения государственной казны. Незадолго до конца процесса Людовик запретил королеве-матери заговаривать с ним о помиловании в случае смертного приговора. Кроме того, он жестко приказал Тюренну более не проявлять заинтересованности в деле. В день вынесения вердикта он сказал Луизе де Лавальер[984], что, если Фуке приговорят к смерти, он оставит приговор в силе [985].

И вот, в первый и, видимо, единственный раз в истории монархического судопроизводства, король применил свою власть не затем, чтобы смягчить приговор, а, напротив, – сделать его более суровым. Однако даже он испугался, что если после всего этого потребовать смертной казни, то общество придет в ярость. Как он жаловался Кольберу несколькими днями раньше: если Ормессон не захочет повесить Фуке, придется с этим согласиться [986]. Приказ совета без обиняков разъяснял, что король считает слишком опасным дать Фуке покинуть королевство, с учетом его «особой осведомленности» о «самых важных делах страны». Вместо изгнания король приговаривал бывшего суперинтенданта к пожизненному тюремному заключению [987].

«Так закончился этот великий процесс, – писал Ормессон, – о котором вся Франция говорила с его первого до последнего дня… Могу сказать, что существенные ошибки в описях, проявления ненависти и давления на протяжении всего процесса, фальсификации Берье и финансовый ущерб, который понесли все, даже судьи, были вескими причинами сохранить Фуке жизнь» [988].

Глава 9. Последствия. Цена чести и совести

Людовик не решился дразнить общественное мнение и настаивать на смертном приговоре после того, как судьи проголосовали против. Вместо этого он обрек Фуке на тюремное заключение, строгость которого граничила с кошмаром. Не прошло и нескольких часов после оглашения приговора, как Фуке усадили в карету и в сопровождении дАртаньяна и ста мушкетеров отправили в неизвестном направлении. Когда кортеж выезжал из ворот Бастилии, Фуке мог слышать приветственные крики прохожих – последнюю дань, которую отдавал ему Париж. На этом его процесс был окончен [989]. Д’Артаньян повез узника через Гренобль и Альпы, бесстрашно бросив вызов зиме с ее снегами. Через несколько недель он прибыл в королевскую крепость Пиньероль[990] (по-итальянски Пинероло), французский форпост на итальянской стороне гор. Там д’Артаньян простился с бывшим суперинтендантом и передал его под стражу губернатору города, Бенину де Сен-Мар[991], протеже Летелье.

Фуке выделили три комнаты на втором этаже мрачного пиньерольского донжона и двух слуг – его единственное общество. По распоряжению Летелье и, разумеется, с ведома короля узнику было отказано в общении с внешним миром. Ему не давали пера и бумаги, из книг – только сочинения на религиозные темы. Из камеры его не выпускали даже на мессу, в импровизированную часовню в том же коридоре, напротив. Практически отрезанный от человечества, помимо редких и формальных посещений губернатора, который оценивал его душевное и физическое здоровье, Фуке оказался похоронен при жизни [992].

Летелье и его сын, а с 1666 года преемник, маркиз де Лувуа, следили за соблюдением условий содержания с большим педантизмом и неумолимостью (сохранилась их переписка с губернатором)