Коррупционер - [38]

— Вы, что, охренели? Быстро отошли от него.

Пацаны от неожиданности подпрыгнули, но очевидно, я не ошибся, пацаны реально охренели. Вместо того, чтобы бежать от появившегося, как будто, неоткуда, взрослого мужика, один из пацанов продолжил деловито шарить по карманам своего подопечного, а второй решительно, с каким-то блеском в глазах, двинулся ко мне, держа, в прижатой к бедру, напряженной руке, остро наточенную отвертку серьезного размера. Он, сука, все-таки ударил, вернее, попытался ударить меня, прямым, своей отверткой. Но, так как траектория удара была мне понятна, у руку с отверткой, сученок, перенапряг, то удар вышел какой-то медленный и слишком предсказуемый. Как на занятиях, я повернулся боком, пропуская тонкую руку, с нарисованными шариковой ручкой, зоновскими татуировками на кисти, мимо себя, перехватываю, слишком слабую, руку соперника левой рукой, и, со свей дури и без всякой жалости, бью маленький кулак с блестящим жалом о грань бетонного столба. Раздается болезненный крик, отвертка, слишком легкая, но опасная, с легким пластмассовым стуком катится по асфальту, а пацан с воем, прижав поврежденную, и начинающую кровить, кисть к животы, скрючившись, падает на землю. Его подельник, уронив «приличного» мальчика под ноги, бросается к другу:

— Костян, ты живой?

Он, бы сука, еще бы спросил» «Костян, ты ОК!». Я пинаю откляченный мальчишеский зад, пацан падает рядам с другом.

— Какой детдом — первый или третий? Быстро говори, а то, за брата, здесь же убью!

— Не убивайте дяденька, третий детдом.

Блин, что делать? «Приличный как-то лежит не хорошо, дышит, но глаза все еще закатившиеся. Я достаю из лежащей на боку авоськи бутылку «Озерной минеральной» и начинаю лить на побледневшее мальчишеское лицо. Очевидно, вода попала в нос, хотя я этого не хотел, пацан начинает кашлять, и переворачивается на бок. Я поднимаю сиротливо лежащую отвертку и держа ее за кончики, убираю в блокнот, других пакетов у меня нет. Два, маленьких упыря, подвывая и поддерживая друг друга, уже пошатываясь удалились от меня метров на пятьдесят. Пока я решал, что делать — вызывать помощь пострадавшему ребенку, или преследовать двух преступивших закон детей, ситуация разрешилась сама собой — детдомовцы скрылись в толпе. Я растолкал пытавшихся не пустить меня в скупку «Рубин» цыган, и крикнул приемщице, чтобы вызывала «скорую» в арку дома.

— Телефон –автомат в пяти метрах, с нашего не положено. — обесцвеченная сорокалетняя дура даже не подняла глаза от какой-то книжки, обернутой в газету. Я ударил кулаком по прилавку:

— Еще раз говорю тебе, звони в скорую, ребенок, двенадцать лет, в арке, травма головы, без сознания.

— Мужик, ты что шумишь? Выйди отсюда, пока на сутки не уехал — из подсобки скупки вышел милицейский сержант из отдела охраны, держа в руке надкушенный бутерброд с вареной колбасой.

— Ты же в нашем отделе работаешь? — я сунул милиционеру под нос свою красную «ксиву»: — Если пацан в арке умрет, вы оба сядете за неоказание помощи пострадавшему.

— Лена, в «скорую» звони. Пошли — сержант аккуратно положил бутерброд на какую-то квитанцию на прилавке и подтолкнул меня к выходу. Пацан был в сознании, успел чуть приподняться, прислонившись к стене, а сейчас он заходился в бесплодных приступах рвоты. Вокруг стояли и тупо смотрели какие-то бабки, женщины и дети. Лет через тридцать они бы, наверное, начали снимать происходящее на телефоны, ну а пока, просто глазели.

— Разошлись все — мы с сержантом осторожно уложили пацана, под головы ему я приспособил пакет с манной крупой, ничего другого, мягкого, я не увидел. Пацан дышал, сознание больше не терял, смог сказать только, что зовут его Кирилл, и живет он в доме двадцать четыре по Студенной улице. Минут через десять приехала «скорая» и мальчишку увезли в детскую больницу на Красивом проспекте.

— Привет, Лена.

— О, привет, сто лет тебя не слышала.

— Не сто лет, а два года, с тех пор, как ты сказала, что замуж выходишь.

— Я уже развелась.

— Ты все там же живешь?

— Губу закатай. Я пошутила, с мужем живем душа в душу, ребенка ждем, через три месяца.

— Слушай, ты из нашего класса, наверное, первая мамой станешь?

— М-м-м, пожалуй.

— Как родиться, моим именем назовешь, в память о нашей любви.

— Ну допустим, хотя я любви не помню. А если девочка?

— Какая разница, мое имя всем идет. Ладно, было смешно, поздравляю с беременностью, бла-бла. У меня к тебе вопрос.

— Я так и знала, что о любви речь не идет.

— Лен, ты до сих пор в первом детдоме работаешь?

— Я сейчас в отпуске, а так да, работаю.

— Слушай, а как узнать, есть ли у вас мальчик Костя, лет двенадцати, на уголовной романтике повернутый, руки наколками из чернил разрисовывает. И еще, сегодня он руку повредил, кисть, правую.

— Паша, ты же ментом работаешь?

— Да, еще работаю.

— И когда вы этого уродца маленького заберете куда ни будь.

— То есть, ты его знаешь?

— Знаю. Я тебе больше скажу, у нас весь коллектив знает, когда у него день рождение.

— Такой хороший мальчик?

— Да, каждый день или что ни будь крадет или кого-то избивает. Но, вчера ему наконец то исполнилось четырнадцать лет. Мы теперь ждем, когда он что-нибудь совершит, и уедет в спецшколу. А что он натворил?