Коррозия характера - [52]
Само противопоставление успеха и неудачи ведет к невозможности «поладить» с неудачей. Это простое размежевание предполагает, что если у нас достаточно свидетельств наших материальных достижений, то нас уже не будут преследовать чувства недостаточности или неадекватности — правда, это не относится к случаю Веберовского «влекомого человека», который чувствовал, что всех его достижений всегда будет недостаточно. Одна из причин того, почему трудно умиротворить чувство неудачи даже при помощи долларов в том, что неудачи могут быть глубинного уровня — например, не получается сделать свою жизнь «связной», не удается реализовать нечто ценное, что заложено в самом тебе, невозможность жить по-настоящему, а не просто существовать. Неудача может случиться, когда «путешествие Пико» будет бесцельным и бесконечным.
Накануне Первой мировой войны журналист и комментатор Уолтер Липпман, недовольный тем, что оценка успеха именно в долларах завладела умами его современников, поразмышлял над их неспокойными жизнями в своей, полной энергии, книге, которую он назвал «Пассивность и господство». В ней он пытался превратить материальную оценку неудачи и успеха в более личностный опыт времени, противопоставляя пассивный, ошибочный опыт господству над событиями.
Липпман жил в эпоху, когда гигантские промышленные фирмы Европы и Америки консолидировались. Все знают пороки этого капитализма, о котором Липпман сказал: «Смерть малых фирм, коллапс управления, осуществленные во имя общественного блага, массы, скормленные этому капиталистическому монстру». Проблема, которая стояла перед его коллегами-реформаторами, состояла, как писал Липпман, в том, что они «знали, против чего они, но не знали, что же они отстаивают»[112]. Они выражали недовольство тем, что люди страдали, но ни имеющаяся марксистская программа, ни обновленное индивидуальное предприятие не предлагали «перспективного» лекарства. Марксисты предлагали мощный социальный взрыв, предприниматели-индивидуалы — большую свободу конкуренции; но ни одна из этих программ не была рецептом создания некого альтернативного порядка. Липпман, однако, не сомневался в том, что нужно сделать.
Рассматривая нацеленную на упорный труд, решительную устремленность иммигрантов, которые тогда растекались по Америке, он провозгласил: «Все мы являемся иммигрантами духовно»[113]. Личностные качества, решительность и смелость, к которым взывали Гесиод и Вергилий, Липпман видел воплощенными, опять же, в неутомимой тяжелой работе иммигрантов в нью-йоркском районе Нижний Ист-Сайд. Что Липпман ненавидел, так это чувствительную эстетскую брезгливость по отношению к капитализму, персонифицированную, как он думал, в лице писателя Генри Джеймса, который смотрел на нью-йоркских иммигрантов, как на чуждую, хотя и энергичную расу, непричесанную и анархическую в своей борьбе[114].
Что может направлять людей, отрезанных от дома, пытающихся создать новый жизненный нарратив? Липпман считал, что это — создание карьеры. Не сделать карьеру из своей работы, как бы скромно ни были ее содержание или оплата труда, — значит, отдать самого себя, как добычу, чувству бесцельности, которое образует самый глубинный опыт неадекватности, — человек должен, выражаясь современным сленгом, «получить жизнь». Так Липпман открыл заново старое значение карьеры, о котором я упомянул в начале этого эссе, — карьеры как хорошо сделанной дороги. «Прорубание» этой дороги было противоядием от личностной неудачи.
Можем ли мы применять это лекарство от неудачи при гибком капитализме? Хотя мы можем думать сегодня о карьере как о синониме профессии, один из ее элементов — владение мастерством — не относился только к профессиональной или даже буржуазной сфере. Историк Эдвард Томпсон писал, что в XIX веке даже наименее привилегированные рабочие, находившиеся в меньшей степени благоприятствования, трудились ли они на плохо оплачиваемой работе, были ли безработными или просто переходили с одного места работы на другое, все они стремились определить себя, как ткачей, металлургов или фермеров[115]. Статус в работе происходит от того, что вы являетесь чем-то большим, чем просто «парой рабочих рук». Работники физического труда, так же как и слуги в викторианских домах высшего общества, стремились добиться статуса, используя такие слова, как «карьера», «профессия», «мастерство», в более широком смысле, чем мы это делаем сейчас. Стремление именно к такому статусу было в равной степени важно и для служащих среднего класса в возникающих корпорациях. Как показывает историк Оливье Зунц, люди в мире бизнеса сначала стремились повысить статус своей работы, приравнивая бухгалтерское ремесло, торговлю или менеджмент к профессиональной деятельности врачей или инженеров, это было типично для эры Уолтера Липпмана[116].
Стремление к повышению статуса карьеры, таким образом, не является чем-то новым. Не ново и ощущение, что карьера в большей степени, чем род деятельности, развивает наш характер. Но Липпман поднял ставки на «получение жизни». С точки зрения Липпмана, жизненный нарратив карьеры — это история внутреннего развития, раскрытия самого себя через ремесло и борьбу. «Мы должны иметь дело с жизнью, имея некое намерение, конструируя ее социальную организацию, изменяя ее инструменты, формулируя ее метод…»
