Коррида - [14]

– Он очень могуществен, – уклончиво отвечала Фауста.

Но Эль Тореро был не в том состоянии, чтобы придавать какое-либо значение этим словам.

– Однако, сударыня, – сказал он, глядя прямо в глаза принцессе, – я до сих пор не знаю, что, собственно, побудило вас сообщить мне ужасные подробности моей жизни, которые так долго скрывались от меня.

– Но я уже все объяснила. Мною двигало простое чувство сострадания. И, впервые увидев вас, я не стала скрывать своего к вам расположения. Поверьте, я симпатизирую вам абсолютно бескорыстно. Вот почему я принимаю столь живое участие в вашей судьбе. Вы, сударь, так молоды и так благородны душой!

Эль Тореро оставил без внимания некоторую странность в поведении принцессы и ее тон.

– Я нисколько не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов; это было бы кощунственно с моей стороны. Но простите, все, о чем мне пришлось здесь услышать от вас, – столь необычно и невероятно, что без каких-либо серьезных неопровержимых доказательств я едва ли смогу этому поверить.

– Сударь, я прекрасно понимаю ваши чувства и намерения, – участливо проговорила Фауста. – Уверяю вас, я не посмела бы открыть вам столь страшные обстоятельства, если бы не располагала достоверными доказательствами.

– И вы мне их представите?

– Да, несомненно, – отвечала Фауста.

– И вы скажете мне имя моего отца?

– Да!

– Но когда, сударыня?!

– Потерпите, прошу вас… Может, это случится сегодня, а может – через несколько дней.

– Хорошо, я буду ждать. Примите заверения в моем к вам глубоком почтении и признательности. Вы всегда можете располагать мною и моей жизнью.

– Но прежде давайте попробуем уберечь ее, вашу жизнь, – нежно улыбаясь, отвечала принцесса.

– Я приложу к этому все усилия, сударыня. Уверяю вас, что сумею постоять за себя перед лицом самого сильного противника.

– О, я нисколько в этом не сомневаюсь, – благодушно сказала Фауста.

– И все-таки мне надобно многое для себя уяснить. Разрешите, сударыня, я кое о чем спрошу вас.

– Прошу вас, сударь. Я готова ответить в меру своих возможностей, но со всей, поверьте мне, искренностью.

– Итак, не могли бы вы мне объяснить, каким образом та самая юная особа, – назовем ее для простоты Жиральдой, – могла бы стать причиной моей смерти?

В это время шум на площади усилился. По всей видимости, мрачный кортеж уже прибыл на место казни, и толпа с новой силой выплескивала свои эмоции: кто-то кричал «Смерть еретикам!», а кто-то – славословия в адрес его католического величества.

Ничего не ответив на заданный вопрос, Фауста величественной походкой вышла на балкон. Едва окинув взглядом площадь, она поняла, что не ошиблась. Слегка повернув голову в сторону Эль Тореро, который смотрел на нее крайне удивленно, принцесса спокойно сказала:

– Подойдите, сударь, посмотрите… Дон Сезар лишь покачал головой:

– Извините меня, сударыня, но такого рода зрелища мне отвратительны.

– Уверяю вас, сударь, – тихо сказала Фауста, – что мне эти зрелища тоже не доставляют радости. Поверьте, я вышла сейчас на балкон вовсе не из желания полюбоваться аутодафе; прошу вас, подойдите же ко мне!

Эль Тореро понял, что она зовет его неспроста. Преодолев свое отвращение к происходившему на площади Святого Франциска, он тоже шагнул на балкон.

Мрачная картина открылась его взору.

Впереди приближавшейся процессии гарцевала кавалерийская рота. Вслед за кавалерией шла вооруженная пехота. Всадники и пехотинцы должны были оттеснять толпу и расчищать дорогу кортежу.

За солдатами шествовала вереница черных исповедников. Лица их были едва видны из-под капюшонов; в руках они держали зажженные свечи. Впереди всех шел великан в такой же рясе с капюшоном; он нес огромный металлический крест с позолоченным распятым Христом в почти натуральную величину – с Христом, во имя которого семь осужденных должны были быть казнены; казнены во имя Того, Кто проповедовал всепрощение и любовь к ближнему.

Вся эта черная вереница громко и гнусаво распевала покаянный псалом.

За этой стаей монахов двигалась охрана святой инквизиции, имевшей свою кавалерию и пехоту, а затем и сам суд инквизиции во главе с великим инквизитором.

За судом инквизиции, под сияющим золотом балдахином, в праздничном облачении нес Святые Дары епископ, а за ним – выставленные на поругание толпы, в простых рубищах, с голыми ногами и непокрытыми головами – брели семеро осужденных, причем каждый из несчастных сгибался под тяжестью огромной горящей свечи.

За осужденными шли другие судьи. Затем снова – монахи, монахи, монахи; черные, красные, зеленые, желтые рясы; лица, скрытые под капюшонами. И опять – священники, епископы, кардиналы в красных одеждах; и все кругом пели, кричали, завывали псалмы.

За огромной толпой монахов, окруженный тройным кордоном пищальников, волоча ногу, шел с непокрытой головой, мрачный, в роскошном черном одеянии, король Филипп II. По правую руку от него в некотором отдалении шагал наследник престола, инфант Филипп. За ними следовали придворные, сановники и знатные дамы. Все они были в праздничных одеждах. И снова – монахи, монахи и исповедники.

Вот что увидел с балкона Эль Тореро.

Наконец процессия остановилась на площади перед алтарем.