Никакого ответа. Она закрыла глаза, плотно сжатый рот был похож на кровавую рану. Только ее груди жили под ударами сердца, которое било изнутри, как таран.
– ...Но ваш триумф длился недолго. Ваша жестокая выходка не понравилась Бланшару, который сам был уже на пределе, поскольку его дела шли плохо. И ко всему прочему, Рабастен, поняв, что я вами интересуюсь, захотел блеснуть своими способностями и начал неосторожно вынюхивать подробности вашей жизни. Вечером, произошло выяснение отношений, и неосторожные молодые люди должны были замолчать навечно. Рабастен за то, что совал нос не в свои дела, а Моника за то, что, приблизившись к Ломье, не хотела от него больше отставать. Тогда вас охватил страх... и вы уехали с Монферье не столько для того, чтобы получить контракт, сколько для того, чтобы удалиться от этих людей, от места, где были совершены ваши преступления... Вас охватил страх... И он больше никогда не покинет вас...
Она пошевелилась немного, открыла глаза и долго смотрела на меня, но было непохоже, что она меня видит. Ее грудь, наполненная до отказа жизненными соками, была по-прежнему открыта. И трудно было поверить, что эта грудь и это лицо принадлежали одному и тому же существу. Лицо было застывшим, бледным, мертвым.
Я отвернулся и стал глядеть в парк, такой красивый, спокойный... И тут я увидел два силуэта на величественной аллее, ведущей от ворот к дому.
– А вот и фараоны, – глухо пробурчал я. – Фару не удовлетворился тем, что я ему рассказал...
Я не добавил, что они будут дурно с ней обращаться. Что будут вымещать на ней, молодой и красивой, свою злость за то, что их жены плохо сложены, неприглядны, скверно одеты.
– Вот и фараоны, – повторил я.
Она не ответила, и я тоже больше ничего не сказал. Мне нечего было больше добавить. Медленно, плавным жестом, она прикрыла свою голую грудь. Потом посмотрела на меня:
– Сукин сын, – сказала она с рыданием в голосе. И со всего размаху дала мне пощечину.
Потом не спеша направилась к двери, которая открылась прежде, чем она до нее дошла. В проеме появился костлявый силуэт Фару:
– Я хотел вас видеть, – сказал он.
Что касается меня, то я не хотел никого видеть. И резко повернулся к ним спиной.
Париж, 1956
