Корректировщики - [16]

— Не понимаю, причем здесь Моравлин.

— Я тоже. Вообще-то это, — Цыганков осклабился, — государственная тайна.

— Это-то я как раз понимаю, — пробормотал Фил, соображая, у кого из московских знакомых можно навести справки по данному вопросу. А справки наводить необходимо, потому что грядущая инициация сопряжена с неизбежными информационными катаклизмами. В гибель человечества Фил не верил, при такой вероятности тому же Моравлину-младшему поручили бы просто пристрелить Вещего. В Службе наивных романтиков нет. Стало быть, не так страшен черт… — Ладно, это нас не касается. Это уже сугубо внутренние дела Службы.

Цыганков вздохнул с облегчением. Боялся, что Фил из него “шпиёна” сделает. Никто не объяснил дураку, что в шпионы берут с IQ раза в два повыше цыганковского.

— Нам надо решать свои проблемы, — продолжал Фил. — А для этого постараться найти общий язык с Моравлиным. В конце концов, не понимаю, что тут за идеологическую войну развели между МолОтом и Службой. И думаю, что Моравлин саботирует наши мероприятия не столько потому, что ему МолОт не нравится, а потому, что он невольно отождествляет МолОт с тобой. Но это решаемо, я с ним сам поговорю.

Цыганков покачал головой:

— Не выйдет.

— Почему?

Цыганков молчал.

— Почему? — повторил Фил.

— Он антикорректоров за километр чует. А все, что связано с антикорректорами, для него… ну, как дьявольский соблазн для святого. Отвергается с гневным презрением.

— Не понимаю тебя.

Цыганков посмотрел ему в глаза:

— Я учился на блокатора, и тоже антикорректоров чую хорошо. Хотя и сам такой.

Фил осел на стул, чувствуя, как по спине, меж лопаток, покатились крупные капли противного пота. Он понял, что сейчас скажет Цыганков.

— Фил, ты антикорректор.

* * *

03 июля 2082 года, пятница

Московье

— Пап.

Ирка возникла в дверях совершенно бесшумно. Моравлин оторвался от компьютера:

— Что?

— Олька замок сломала. Ключ застрял. А родители с братьями на дачу укатили.

— Ладно, сейчас посмотрю.

Моравлин соседскую дочь недолюбливал. Алина, ее мать, как-то пожаловалась его жене Лиде, что девочка — трудная. Причем трудная не в том смысле, какой вкладывают в это слово работники детских комнат в милиции. Скорей всего, девочка была упряма и своевольна. С семейством Моравлиных Оля всегда была вежлива, да и вообще про нее говорили, что девочка очень воспитанная, строгих правил. Вроде бы не за что ее не любить, мало ли что там мать про собственного ребенка думает. И все же Моравлин ее не любил. Радовался, что его собственная дочь, Ирка, с соседкой видится редко для возникновения дружбы: Оля ходила в школу на Гоголевском бульваре, в Старом Центре, а Ирка — здесь, в Дубне. Но, поскольку Моравлин был нормальным человеком, он себя чувствовал виноватым за эту необоснованную неприязнь, а потому никогда не отказывал девочке в помощи. К счастью, помогать ей требовалось редко.

Сейчас она сидела на лестнице, подтянув коленки к подбородку, снизу вверх глядя в лицо Моравлину. Для своих пятнадцати лет выглядела вполне сформировавшейся девушкой, никаких тебе плоскостей или торчащих мослов. А лицо — детское. Наивное, и взгляд доверчивый. Моравлин в очередной раз поразился собственной прихотливой душе — ну что б не умилиться вместо антипатии-то? — и склонился над замочной пластиной. Вздохнул: замок был сломан на удивление качественно. Если его вскрывать сейчас, то надо или сразу ставить новый, или жить с открытой дверью.

— Когда твои родители приезжают? — спросил через плечо.

— Послезавтра.

Моравлин выпрямился, потер нывшую поясницу:

— У нас два дня поживешь. Отец приедет, замок поменяет.

Она последовала за ним без звука. Ирка уже успела предупредить мать. Лида заглянула к нему в ванную, когда он мыл руки:

— Ваня, завтра Илья приезжает.

Ч— черт, подумал Моравлин, совсем забыл. То, что Ирка может подружиться с соседкой, еще полбеды. А если сын увлечется? И не скажешь, главное, ничего: Илья как раз в таком возрасте, когда все подростки перечат родителям, что бы те ни говорили. Но тут же Моравлин опомнился: девочка еще ничего плохого не сделала, а он уже готов ее ненавидеть. Просто за то, что она живет рядом, а у него -двое детей.

— Ну и что?

— Куда мы девочку положим? У нас же нет свободной комнаты.

— К Ирке. Ничего страшного. Не оставлять же ее на лестнице, правильно?

Лида пожала плечами и вернулась на кухню. Когда Моравлин, страшно довольный одержанной над своим эгоизмом победой, зашел на кухню, то увидел идиллическую картину: две девчушки, блестя глазами, уплетали домашнее печенье, прихлебывали чай и шумно делились свежими сплетнями.

— А завтра мой брат приезжает! — выпалила Ирка. — Я тебя с ним познакомлю, обязательно. Мам! А знаешь, что Олька говорит? Что она пять лет назад видела во сне, как разбивается маршрутная платформа, и мальчику оторвало ноги. А на следующий день все так и было, только мальчик остался невредим.

Моравлин не донес чашку до рта. И хорошо, что не донес. Потому что поперхнуться горячим чаем было бы вовсе некстати. Посмотрел на соседкину дочь:

— И ты видела эту аварию? Потом, не во сне?

Оля кивнула.

— И что ты видела?

— Мы с мамой шли по аллее, навстречу ехал мальчик на велосипеде. Я ему закричала, чтоб он остановился, — я же видела во сне, что платформа упадет на него. Если б он остановился, платформа бы его не задела. Он поехал дальше. Тут она начала падать, а велосипед упал. Ну, вот. С мальчиком ничего не было.