Коровы - [45]

Стивен понесся прочь от него в коридор, потом в свою комнату… комната сжимала его в безжалостных объятиях все долгие ночи, когда в коридоре бесновалась Зверюга.

Он включил телек, лег на кровать и повернулся к нему спиной, ведь тот ему все наврал. Показывал картинки, говорил, будто он способен стать, как они, но умолчал, как легко все разваливается на части.

Тянулась бесконечная ночь, телевизор покрыл стены пятнами лживых изображений. Стивен скрючился на груде одеял. Мыслей в голове не осталось.

Глава тридцать пятая

Рассвело беспощадное утро, и все осталось, как вчера. Стивен проснулся, но не пошевелился, просто лежал, уставившись в стену, иногда мигал, но тела не чувствовал.

Телепередачи транслировались согласно расписанию, прошел час, потом еще полчаса. Утренние программы, ток-шоу, викторины… потом мыльные оперы и дневные спектакли. Солнце припекало жарче, но температура в комнате не поднималась. Стивен смотрел на заблестевшую стену, но все ему было по фигу. По фигу ход времени. Впереди и позади не осталось ничего, на на что надеяться, не на что оглянуться. Незачем двигаться или что-то чувствовать. И он лежал, уставившись в стену, не пытаясь прервать неразборчивое бормотание телека.

Так он, опустошенный и отдавшийся потоку времени, провел три дня. Организм ссал и срал за него, но он не замечал влаги или твердых катышков, раздавленных ягодицами и собравшихся под штанами. И все это время журчание телека подбиралось к его мозгам, которые когда-нибудь начнут слушать, пожирало пустоту, вызванную шоком, чтобы дойти до нежных клеточек, все еще способных реагировать.

На четвертый день Стивен понял, что говорит телек, разобрал слова и осознал их значение, начал лениво слушать совершенные в своей краткости фразы рекламы. Потом впервые за все время почуял вонь собственного говна, зуд в складках собственного тела. И другой запах, еще более мерзкий, шел откуда-то из-за пределов спальни.

Медленно, превозмогая боль, он скатился с кровати и встал на ноги. Казалось, хребет у него перебит, у него не было ни сил, ни воли держаться прямо. Он потопал в ванную, смутно сознавая необходимость помыться, и каждый шаг давался ему с трудом. Двигаясь, он боролся с оцепенением, свисавшим с его плеч, подобно кольчуге.

Разделся — съежившийся промокший член, жирные пятна говна. Он шагнул в душ и оперся об угол, чтобы не упасть.

Не удосужившись вытереться, выполз в коридор, с него капала вода, и заковылял походкой чудовища Франкенштейна.

Люси на кухне уже разлагалась. Кожа потускнела, Люси распухла и потяжелела, будто никогда и не жила. Лежала в похрустывающем ледяном катке засохшей крови. Жутко воняла. Стивен вдохнул, проверяя, сколько вони еще он может вынести. Он закрыл глаза, и ему почудилось, он стоит на краю гниющей пизды шириной с каньон, вот он упадет, и его поглотят бурлящие отблески.

Потом он отодрал Люси от лужи крови, она стукнулась о пол, словно упавшая мебель. Он схватил ее за лодыжки, потащил, и руки ее запутались в ножках стульев.

Волочить тело на крышу было тяжело, но Стивен сносил это с терпеливостью мула. Физическая боль, когда он тянул тело по ступенькам, душевная боль, когда он старался вписать ее в углы, — это просто часть невыносимого существования.

Бывшее некогда Псом все еще торчало между двумя дымоходами. Верхняя часть туловища почти оголилась, но на нижней, недоступной птицам, сохранился слой высохшего мяса. Стивен вытащил трупик из кирпичных возвышений и осторожно положил рядом с Люси.

Эти мертвецы никогда не знали друг друга, но для него они олицетворяли любовь, потому будет справедливо, если они будут вместе. Он соскреб кровавую коросту, образовавшуюся у Люси на матке, и заткнул тело Пса в дыру, бывшую домом его мертвого ребенка. Весь Пес не влез, небольшой пучок костей торчал между окровавленными полосками кожи, но лучше не получилось. Он оставил обоих на съедение воронам и отправился вниз, так и не взглянув на город.

Несколько часов он провел, прибираясь на кухне. На кровь на полу и на плод на вешалке из ножей ему было наплевать. Что в квартире может быть не так? Не важно, покрыт пол кровью или линолеумом, оклеены стены обоями или покрашены масляной краской — все равно получается клетка для боли. А погрузившись в пустую монотонность работы, убирая собственные рвотные массы, он хоть чем-то заполнил время, сжег минуты, отделявшие его от смерти.

Потом зарядил дождь. Стивен присел на постель и невидящими глазами уставился в телевизор. Звук падающей воды погасил все мысли, осталось лишь тупое примирение с потерей.

Так он сидел целыми днями. А снаружи не прекращался ливень. Дождь струился мутными потоками, промочил дряхлые красные кирпичи, те размякли и начали крошиться, цемент же, и так уставший от тяжести черного рака печали, понемногу разрушался.

Здание потяжелело, оно замучилось от собственного веса. По ночам дом жалобно скрипел, а его фундамент шатался в грязи. Пока заря, после одной за другой проливных зорь, не свалила измученного Стивена в постель, целая стена многоквартирного дома, нарочито медленно и тяжело отодвинувшись, осыпалась кучей разбитых кирпичей, сочившихся красным пигментом в затопленный мусор на дворе.