Короткое счастье на всю жизнь - [22]
Мы плакали с Михаилом Федоровичем не по сцене, а потому, что не выдерживали глаз друг друга; щемило сердце, и слезы сами лились ручьем. Михаил Федорович все гладил меня по голове и тоже стряхивал слезы. Накануне я была у них дома. Он сам велел прийти. (Сколько раз они с Марией Павловной приглашали меня. И Маша, кудрявая девочка-подросток, их приемная дочь, тянулась ко мне. А я невежественно стеснялась, мне было неловко переступить порог великих.)
Михаил Федорович подарил мне свою фотографию с трогательной надписью и называл меня то Соней, то Аней — он не любил моего имени.
Актеры подарили букет печальных темно-красных роз, и Алеша Одинец повез меня на вокзал. Встречай, Волк, — еду навсегда!
Встречал меня Акимыч. У Володи был дипломный спектакль. После его выпускного вечера едем в Горький, где этим летом шли съемки «Фомы Гордеева». Жора Епифанцев, Володин однокурсник и друг, играл Фому, а Аллочка Лобецкая, курсом старше, — Любовь Маякину. Мы побежали к ним, но Аллочка была больна, съемки приостановились. В группе настроение было тяжелое — все понимали, вряд ли Аллочка поправится. У нее была лейкемия.
Володя, Жора и мы с Наталкой на речном пароходике по прозвищу «Финляндчик» отправились в «Великий враг» (местные жители говорили, что потерялась буква «о» — был «Великий овраг»), место необычайно красивое. Правый берег испещрен глубокими, густо заросшими оврагами, а левый стелется ровно и неоглядно. Место диковатое, с дурной славой — многие тонули: Волга здесь широкая, полноводная, с сильным течением.
Завороженные далью ребята решили плыть на другой берег. Я испугалась, запричитала и восстала. Нам с Наталкой было велено сидеть смирно, смотреть и не мешать мужикам совершать подвиги.
Вот уже и не видно взмахов рук, две головы, превратившись в точки, все дальше и дальше. Лениво протащилась длинная баржа. А где ребята? Шли пароходы, тянулось время. Мальчишек не было. Стало страшно и холодно. Наташка, маленькая, просит есть: «Если они утонули, что же нам, помирать с голоду?» И тут вижу их. Володя и Жора переплыли Волгу. Их сильно снесло течением, и обратно ребята уже вернулись в лодке. И вот они идут берегом; усталые-усталые, счастливые-счастливые. Мир прекрасен.
В тот год мы были очень дружны с Жорой и его женой Лилечкой Ушаковой-Шейн, балериной Большого театра. Они были невозможно разные: утонченная, бледно-холодная и очень милая Лиля и пышущий здоровьем, громкоголосый неуемный Жора.
Лиля только что вернулась из гастрольной поездки в Америку; привезла замечательные книги, яркие, глянцевые, невиданные у нас афиши и программки и тихую сонную усталость. У них уже была квартира в недавно выстроенном доме Большого театра рядом с Эрмитажем. Она была совсем пустая. Жора расписывал стены. В кухне во всю стену масляными красками уже была изображена обнаженная восточная красавица, вместо одной груди у нее была спелая, сочная груша, а вместо другой роскошная кисть винограда. К сожалению, я не увидела завершения живописных работ.
Из Горького пятеро суток возвращались настоящим пароходом. Он плюхает огромными колесами и взбивает темную, упругую, похожую на яблочную пастилу воду в ослепительно белую пену. И медленно плывут берега. Солнце пекло нещадно, пахло горячим деревом, а по ночам наступала прохладная благодать. Караулили закаты и рассветы, слушали влажную ночную тишину и видели, как просыпаются снежные лилии и желтые кубышки.
Ко мне приехала бабушка. Мне кажется, мы чуточку похожи. Ростов-на-Дону. 1962 год.
Осень шестидесятого — сплошные огорчения. Из Киева пришла телеграмма с просьбой вернуться, но Равенских морочил нам головы, и я отказалась. Конкурс прошел. Мы с Жорой играли чеховского «Медведя» — все поздравляли. Странно. Мы попытались что-то сыграть с Володей, но у нас ничего не получилось, как не получалось танцевать или на людях быть рядом…
Все поздравляли, а в списках принятых меня не оказалось. Начались мои безработные муки. Володя маялся. Он получил обещанную ему центральную роль в «Свиных хвостиках», верил, что сыграет, фантазировал, но ему не дали даже репетиций.
В конце концов ходил Володя из кулисы в кулису с барабаном в массовке. Позже сыграл Лешего в «Аленьком цветочке». Вот, пожалуй, и все. Было горько. Мы так наивно верили в святое искусство.
В пушкинском театре у Володи была заступница и покровительница — он ее очень любил, говорил о ней с нежностью, иногда провожал домой. Приходил осиянный. Я ревновала — Фаина Георгиевна Раневская! Володю не раз увольняли. Фаина Георгиевна восстанавливала.
Этой же осенью Володя снимался в «Карьере Димы Горина». Я отчаянно трудно переносила безделье.
Около полугода жил у нас племянник Нины Максимовны. Подростком, оставшись сиротой, он попал в колонию, много намыкался и настрадался. Больной туберкулезом, тихий, славный, он нашел в Володе жадного душевного слушателя. Спать его устраивали на кухне, и там по ночам он изливал Володе душу, тихонечко пел тюремные жалостные песни и подарил сделанные из газеты и воска тюремные карты. Потом он получил крохотную комнатку. Был несказанно рад. Нина Максимовна помогала ему налаживать быт, помогала чем могла. Мы ходили к нему в гости на семейные чаепития.
